Великий князь Николай Николаевич

Данилов Юрий Никифорович

Глядя на них, подтягивались, конечно, офицеры и других полков.

Сам великий князь имел прекрасную конюшню и в строй чаще всего выезжал на крупных, выводных из Англии гунтерах, которые так шли к его высокой и статной фигуре. На все Красное Село известен был его безукоризненно белый молодой 6-вершковый выводной гунтер, не отказывавшийся ни от каких препятствий, горделиво взлетавший на артиллерийские брустверы и без колебаний бросавшийся оттуда со своим смелым всадником вниз. Держал великий князь, конечно, для себя и упряжных лошадей, на которых ездил всегда в шорной запряжке. В Царском Селе его чаще всего можно было видеть в шарабане, причем нередко он сам правил лошадьми;

в Петербурге же он ездил в небольшой карете. Русской упряжки он, по-видимому, не любил, и русская троечная упряжка употреблялась им только в лагере в Красном.

Одновременно с любовью к полевой езде сам великий князь был также и тонким знатоком манежа. Офицерской ездой в полку он руководил лично, как в поле, так и в манеже.

Великий князь официальную часть своей жизни обосновал в районе расположения полка, в так называвшемся командирском домике, где он принимал по службе всех, имевших к нему дело. Нередко, раза 2–3 в неделю, он завтракал в офицерском собрании, что давало ему возможность ближе знакомиться с офицерским составом полка. За завтраком, общим для всех офицеров, великий князь выпивал обычную рюмку водки и стакан какого-нибудь легкого вина, не позволяя себе никаких излишеств, чтобы сохранить силы для дальнейшей дневной работы.

Таким образом, все рассказы о безмерном употреблении великим князем в молодости спиртных напитков в значительной мере преувеличены. В молодых годах великий князь любил не столько вино, сколько общее веселье, что составляет одну из очень характерных черт русской широкой натуры: «пей, да ума не пропей»… В более пожилых годах, например в бытность в Ставке, великий князь Николай Николаевич почти что ничего не пил. Но радушие, гостеприимство и любовь попотчевать гостя чем-либо особенным у него остались навсегда.

В бытность свою в полку эскадронным командиром великий князь в соответствии со своим служебным полковым положением сближался несколько короче лишь со старшими офицерами полка, сходясь иногда с ними на «ты». Но вполне близких, дружеских отношений у него в полку не было, что облегчило ему в будущем переход на должность командира полка.

Надо, однако, заметить, что в названном полку привыкли к довольно частым назначениям командирами полков своих же старших полковников, причем благодаря такту офицеров это не препятствовало вновь назначенному командиру становиться сразу в свое новое положение. Тем легче оказался такой переход для великого князя. По отзывам его однополчан, вследствие продолжительного пребывания великого князя в полку между ним и полком выработалась некоторая как бы общность психологии, которая в конце концов спаяла полк с его командиром в одну общую монолитную массу.

По должности командира полка великий князь выбрал на освободившуюся вакансию полкового адъютанта ротмистра Крупенского, который оставался в этом звании во весь период пребывания великого князя во главе полка.

Офицер этот был одним из самых доверенных лиц великого князя Николая Николаевича и с оставлением последним полка перешел к нему на должность личного адъютанта. Впоследствии, в бытность великого князя Верховным главнокомандующим, М.Е. Крупенский был при нем генералом для поручений. Великий князь очень благоволил к нему, говорил ему «ты», и в моих ушах еще до сих пор слышится ласковый по интонации и резкий по тембру голос Верховного, зовущего в вагоне-столовой своего преданного бывшего полкового адъютанта уменьшительным окриком: «Крупа»!..

М.Е. Крупенский исполнял у великого князя обязанность как бы обер-гофмаршала. Он был одним из самых приближенных к великому князю лиц и дольше других сумел сохранить к себе привязанность великого

князя.

Оставшись после революции в России, М.Е. Крупенский очень бедствовал, по имеющимся сведениям, умер в большой нужде.

В обращении с офицерами полка великий князь был по большей части сдержан, подавляя в себе ольденбургскую кровь, и никогда не позволял себе оскорбляющих резкостей.

Непослушная горячая кровь от времени до времени все же прорывалась, но чаще всего это было в пылу каких-либо строевых учений или по поводу их, почему вскоре все забывалось, тем более что после учения в офицерском собрании великий князь никогда не пропускал случая загладить неприятный осадок какой-либо шуткой или другим каким-либо знаком внимания к офицеру, оказавшемуся причиной раздражения.

На каждого из офицеров великий князь смотрел как на человека, добросовестно выполняющего свой долг, что и обязывало его оказывать всем должное доверие и уважение. Лишь встречаясь с невыполнением требований службы или – что еще было хуже – безразличным к ней отношением, он пользовался своей командирской властью, карая провинившихся, но всегда лишь в мере важности проступка. В этих случаях ни для кого у него не было пощады и даже самые старшие офицеры полка не могли рассчитывать на какое-либо снисхождение. Но ни к кому у него не оставалось злобы, как не было у него и любимчиков. Лишь одного офицера, крайне неисправного по службе, он прогрессивно росшими взысканиями вынудил оставить полк.

Для характеристики времени надо заметить, что в те отдаленные годы, о которых идет речь, полковых судов чести в русской армии еще не существовало. В гвардейских частях обязанность быть блюстителем чести полкового мундира лежала на старшем по чину офицере полка (старший полковник). В нужных случаях последний собирал негласно совет старших офицеров полка, которым и принадлежало суждение о поступке, вызвавшем в данном случае какое-либо сомнение. Таким образом, командир полка, в большинстве случаев назначавшийся из состава очередных кандидатов не своего полка, был облегчаем в своих обязанностях по наблюдению за частной жизнью офицеров полка, легко в своих подробностях ускользавшей в огромном море большого столичного города.

Заботливость великого князя к своим офицерам проглядывала во всех мелочах.

Мне рассказывали такой мелкий, но характерный случай. В полку служил офицер, который по состоянию своего здоровья не мог выносить вина. Чтобы иметь возможность участвовать в пирушках, устраивавшихся на общих собраниях, офицер этот вместо вина потягивал из кружки черный шведский портер, как известно, лишенный почти всякого алкоголя. Приближался полковой праздник, обычно праздновавшийся во всех полках русской армии чрезвычайно торжественно. По обычаю за общим столом во время обеда командир полка предлагал поочередно офицерам выпить «чару зелена вина» из полкового серебряного ковша, весьма часто внушительных размеров.

«Посмотрим, как-то ты выйдешь из положения», – подсмеивались над непьющим его товарищи. Отказываться ведь не полагается: командир самолично подносит чару, а кругом все офицеры подпевают:

Чарочка моя серебряная,На золотом блюде поставленная…

И вот настал день полкового праздника.

За обедом великим князем подносится чара непьющему. Офицер, с тревогой за свое здоровье поднимается, скрепя сердце берет из рук командира огромную чару и вдруг с благодарностью видит, что она наполнена не вином, а безвредным для его здоровья портером…