Великий князь Николай Николаевич

Данилов Юрий Никифорович

Рассказывают, что у великого князя в дни, предшествовавшие 17 октября, было свидание, имевшее решающее значение, с одним из видных представителей рабочего движения, неким Ушаковым. Ушаков был сам рабочим экспедиции заготовления государственных бумаг. Наблюдая все происходившее кругом, он вынес твердое убеждение в необходимости уничтожения самодержавия путем дарования «самим царем» стране конституции. В таком акте он усматривал наиболее действительный способ замирения русского народа и борьбы с республиканскими веяниями.

«Русский народ за сотни лет привык к монархическому принципу, – говорил он, – и едва ли желает в этом смысле изменения, но он не удовлетворен существующими способами управления Россией и стоит за то, чтобы ему была дана возможность принимать участие в выработке законов и вообще в решении государственных дел».

Об этом

Ушакове упоминает в своих воспоминаниях С.Ю. Витте, который также свидетельствует о факте свидания названного рабочего с великим князем.

Будучи вызван в Петербург императором, великий князь только что приехал в столицу. Зная, что ему предстоит с царем вести беседу о происходящих событиях, и желая поближе познакомиться с их сущностью, он выразил согласие на свидание с Ушаковым, приобретшим довольно громкую известность своей осведомленностью и положением в рабочих кругах. Приглашенный в дом великого князя на Михайловской площади, Ушаков стал развивать перед великим князем свои взгляды и убеждать его повлиять на царя пойти на уступки.

Вначале великий князь выразил полное несогласие со взглядами своего собеседника.

«Я старый солдат и верный слуга своего государя; только самодержавный образ правления, по моему мнению, может России гарантировать пользу». При этом великий князь, по рассказу Ушакова, проявлял крайнее возбуждение и даже с сердцем откинул стул, мешавший его обычной нервной жестикуляции. Но с развитием беседы и доводов в пользу уступок он стал успокаиваться. Ушаков говорил, что вода в реке не стоит на месте, а течет вперед, что против ее напора ничто не устоит, что расчеты на солдатский штык ненадежное средство, ибо солдат – тот же крестьянин или рабочий, а офицеры, будучи преданны монарху, все же видят недостатки существующего управления, и еще в начале XIX столетия наиболее передовые из них стали проявлять склонность к конституции. Великий князь, как лицо, близко стоящее к верховному главе государства и пользующееся его доверием, обязан при таких условиях открыть царю глаза, чем может быть спасен сам монархический принцип, к которому русский народ привык в течение многих веков.

После некоторого молчания великий князь, по существующему рассказу, в глубоком раздумье произнес: «Все это гладко на словах, но как провести эти идеи в жизнь!.. Хорошо, – добавил он наконец решительно, – я попытаюсь сделать что могу. Я всегда счастлив служить государю и Отечеству…»

Я не могу, конечно, ни отрицать, ни утверждать достоверность этой беседы. Но я могу с полным убеждением отметить, что если этой беседы и не было, то она могла быть, до такой степени она соответствует внутреннему облику великого князя. Тут все есть: и его доступность, и бесконечная преданность монархическому принципу как таковому, и его горячность в начале разговора, и его отзывчивость к убежденно сказанному разумному и логическому слову, и, наконец, его беспредельная любовь к отечеству, которая превалировала над всеми остальными чувствами, как бы эти последние в нем ни были заложены.

Факт несомненен, что под влиянием внешних и внутренних событий 1905 г. в великом князе Николае Николаевиче совершился весьма значительный внутренний политический сдвиг: из сторонника крайнего, мистически-религиозного самодержавного монархизма или даже царизма он стал на путь конституционализма. Этот сдвиг стоил ему, конечно, большой внутренней борьбы; его религиозно настроенная натура, быть может, и впоследствии вела его в этом вопросе зигзагами, но несомненно, что в общем он наметил для России дальнейший политический путь, указывавшийся ей народным желанием. Это-то обстоятельство, несомненно, и дало ему впоследствии популярность в народе.

В воспоминаниях графа Витте, касающихся обстоятельств, сопровождавших подписание императором Николаем II манифеста 17 октября, говорится, что при обратном возвращении на пароходе из Петергофа в Петербург великий князь Николай Николаевич, обратившись к автору воспоминаний, сказал: «Сегодня 17-е число – это знаменательное число. Второй раз в это число спасается императорская семья!..» Этой фразой великий князь определенно указывал на чудесное избавление всей императорской семьи от железнодорожной катастрофы близ станции Ворки и на его убеждение в том, что дарованный в этот день конституционный акт был единственным в то время средством спасти в России монархию и династию.

Но безбрежный разволновавшийся океан никогда сразу не входит в берега. В декабре разразилось восстание в Москве.

Весной 1906 г. волнения охватили Прибалтийский край. В усмирении этих местностей приняли решительное участие войска, подведомственные великому князю. Страну необходимо было оберечь от крайностей.

Решившись на уступки, власть должна была поставить им предел. Этим объясняется та твердость, с которой действовали после манифеста 17 октября войска при подавлении дальнейших беспорядков. Эта непреклонность действий вызвала со стороны социалистов-террористов организацию ряда покушений на жизнь великого князя. Особенно угрожающ был акт, подготовлявшийся так называемой группой семерых, пресечением которого полиция обязана, как говорят, деятельности Азефа, известного в свое время провокатора. Между тем только проявленной твердостью более чем на десятилетие была отсрочена гибель страны. Падение России, быть может, было бы окончательно предупреждено, если бы рядом с этой твердостью шло разумное использование данной передышки путем укрепления и развития однажды дарованных свобод.

К несчастью, события в России пошли другим путем.

2. Предназначение великого князя на случай войны с Центральными державами

Мною уже было отмечено, что великий князь Николай Николаевич еще в ноябре 1902 г. был предназначен императором Николаем II в случае войны с Центральными державами главнокомандующим войсками, предназначенными для действий на германском фронте.

Это было время, когда вследствие роста русской армии требовалось наметить на военное время некую промежуточную инстанцию между командующим армиями и общим главнокомандующим. При этом союз Германии с Австро-Венгрией представлялся в России столь тесным, что в русском Военном министерстве уже с давних пор сложилось твердое убеждение в том, что при военных осложнениях на Западе нам придется иметь дело не с одной Германией или Австро-Венгрией, но с обеими Центральными державами, поддержанными, быть может, еще Румынией. В этом случае русским армиям пришлось бы действовать на столь огромном фронте, который исключал возможность управления одним главнокомандующим. Вследствие этих соображений решено было в случае войны на Западе иметь два более или менее автономных фронта: германский и австро-румынский, как тогда называли юго-западный фронт, считая, что и Румыния примкнет к державам Тройственного союза. Во главе каждого фронта (правильнее, группы армий), состоявшего из нескольких армий, намечалось иметь особых главнокомандующих, подчиненных Верховному главнокомандующему всеми вооруженными силами. Как сказано выше, император Николай II наметил для главнокомандования германским фронтом великого князя Николая Николаевича, а для австро-румынского фронта – военного министра того времени генерал-адъютанта Куропаткина. При этом секретным рескриптом на имя последнего, данным в феврале 1903 г., было указано, что в случае военного столкновения России с европейскими державами государь примет на себя лично верховное главнокомандование.

По поводу сделанных предназначений государь император неоднократно говорил генерал-адъютанту Куропаткину: «Я твердо остановился на великом князе Николае Николаевиче и на вас как на будущих главнокомандующих фронтами в случае войны. Мое доверие к вам обоим у меня полное. Надеюсь, что на мой век вас хватит».

Но с течением времени эти слова были, однако, столь же твердо забыты: великому князю после 1905 г. пришлось нести на себе внутреннее недоверие монарха, а А.Н. Куропаткину, испортившему свою военную репутацию в течение Русско-японской войны, – начинать войну 1914–1918 гг. в роли командира Гренадерского корпуса, да и то после больших с его стороны хлопот.

Равным образом выветрилось и содержание февральского рескрипта 1903 г., с которым было знакомо лишь очень ограниченное число лиц.

Сообщая о состоявшихся предназначениях, государь писал в 1902 г. великому князю, что действовавшее в то время мобилизационное расписание № 18 должно оставаться без перемен и что изменения в плане действий, которые признает нужным внести великий князь, могут найти себе отражение лишь при составлении нового расписания № 19.

«Наиболее тревожит меня предвзятость, по-видимому, мнения Николая Николаевича относительно того плана, который он предложил государю, – так пишет в своем дневнике А.Н. Куропаткин. – Я всего более боюсь, что это будет решение для нас невыгодное – отдать без борьбы весь передовой театр и, не принимая боя на Нареве, или у Белостока, или на Червонно-Борской позиции, отступить к Барановичам или Минску».