Великий князь

Кулаков Алексей Иванович

Постепенно увлекшись, Иван Федорович поведал отпрыску кое-какие подробности победы при Ахуже, заставляющие задуматься - над тем, такой ли уж внезапной и неподготовленной была эта победа. Нет, со стороны все так и смотрелась - если не знать, что еще за месяц до Большого Смотра из окрестных городов и казенных Хлебных амбаров к месту общего сбора были подвезены изрядные запасы овса для лошадей и съестного для всадников. На тех же возах доставили груды пустых бурдюков и бочки крепкого хлебного вина, кое, будучи добавлено в сырую воду, напрочь убивает в ней любую

заразу. Как-то очень кстати оказались поверстаны на недолгую службу тульские шорники и кузнецы, отремонтировавшие в долг всем нуждающимся сбрую и оружие с доспехами; разосланы дальние дозоры в Дикое поле; стала понятна своевременность появления семи тысяч служилых татар Касимовского уезда...

– Помнишь, я тебе сказывал, как мы с Великим государем Полоцк на копье брали? Вот и в этот раз так же: по степи шли ровно ручейки малые, отдельными полками и отрядцами - а в условленном месте собрались воедино и переправились через Кубань. Попутно ногаев немного пощипали, а ежели в каком стойбище полоняников находили, то хозяев и вовсе того.

Старший из Мстиславских сделал характерный жест, словно перехватывал кому-то горло коротким клинком, после чего благочестиво перекрестился.

– Вечер и ночь на месте стояли, весточки от князя-валии Темрюка дожидаясь.

Прервавшись, Иван Федорович потер ладонью пострадавшее от стрелы бедро и глубоко задумался. Как передать сыну свое напряжение перед большой сечей - ведь тот в ней покамест ни единого разу не был? Ощущения множества грядущих смертей - не чужих (плевать на них!), а своих воинов?.. Полынную горечь от неизбежных потерь и кровавый привкус злобы, предательские мысли о возможном поражении и мертвенный холодок привычной готовности умереть - ибо мертвые сраму не имут, и спросу с них никакого.

– Батюшка?..

Вздохнув, родитель продолжил свой рассказ, парой фраз обрисовав расстановку сил: у западных адыгов и подоспевшего им на помощь правителя Малой Кабарды вместе набиралось почти четырнадцать тысяч клинков - неплохое войско, способное отбить почти любой наскок степных людоловов. Вот только на сей раз крымчаки пожаловали не в набег, а карательным походом - Хан Крымский посадил в седла и отдал под руку сына Адиль-Герая семьдесят тысяч нукеров, и против такой орды... Защитникам Адыгеи только и оставалось, что с честью умереть.

– Адашев со своим ертаульным полком не оплошал, все дозорные разъезды крымчаков чисто вырезал. Когда мы к месту подоспели, адыги еще держались, но уже потихоньку к реке пятились - орда на них плотно насела, полукружьем охватила.

Последовательно огладив бороду и почесав в затылке, хозяин дома расчистил свободное пространство на столе - после чего отсыпал на скатерти с помощью изюма слегка изогнутую линию.

– Это, стало быть, речка Ахужа.

На беленую ткань встала опустевшая наполовину мисочка.

– Так адыги стояли.

Миску окружили три соленых кренделька, поджимая ее к изюмной "реке".

– Это крымчаки. Мы прямо с изгона в бой пошли: князь Хворостинин со своими полками ударил в левый край, боярин Шереметьев тако

же в правый. А я, стало быть, в самую середку.

Зачерпнув оставшийся изюм, мужчина отсыпал что-то вроде широкого трезубца, охватывающего крендельки. Утер пальцы рушничком, откинулся назад - и на секунду застыл, вспомнив продирающий до самого нутра рев атакующей кованой рати. Дрожь земли, попираемой множеством копыт; дробный грохот и лязг лобового столкновения; частые хлопки седельных пистолей; треск доспехов и взлетевшие к небу невнятные вопли - к небу, потемневшему от многих тысяч стрел.

– Передние сотни так разогнались, что едва адыгов на копья не вздели. У боярина Шереметьева дело сразу добре пошло...

Отец ненадолго прервался, промочить пересохшее горло, а сын понимающе качнул головой: со времен Чингиз-хана правое крыло степняков было слабее ударного левого. Да и нукеров туда набирали, как правило, из пастухов. У которых вместо клинка доброго дубинка длинная да суковатая, и лук с дюжиной-другой легких камышовых стрел. Про доспех и говорить не приходилось - этой нищете и старый тягиляй за счастье великое был.

– А мне пришлось часть полков разворачивать да Хворостинину на выручку посылать - калга Адиль-Герай быстро опямятовал, всех вокруг себя собрал и на прорыв пошел. Как раз на тот пригорок целил, где мы с Иоанном Иоанновичем большой стяг держали!..

Хрустнул в крепком мужском кулаке ржаной кренделек, рассыпаясь на мелкие крошки.

– Пока он сквозь полки поместной конницы путь к нам и свободе своей прогрызал, сотни кованой рати перестроились, сбили ряды, да как раз в спину ему и ударили.

Помолчав, Иван Федорович нехотя продолжил:

– Ему бы чуть больше времени, мы бы там все кровью умылись. А так... Немного людоловов вырвалось: тысяч десять через Ахужу смогло переправиться, и пару тысяч проскользнули на стыке моих и Шереметьевских полков. Те, что поумнее, сразу в степь погнали галопом - а остальными, менее расторопными, служилые татары занялись. Ну а ханыч Адиль-Герай на нас вышел, с тремя сотнями доспешных нукеров.

Ссыпав ржаные крошки в миску с крендельками, старый князь покривил лицо в легкой улыбке и погладил раненое бедро.

– Баран упрямый! Ему бы от нас что есть духу скакать, глядишь и сохранил бы свободу - а он своих воев на нас бросил!.. Поди, мнилось ему, что своими сотнями разом царевичевых охранителей сомнет, да его самого в полон захватит - тогда и разгром не таким горьким бы вышел. Вышло же так, что нукеров его еще на подходе седельными пистолями повыбили, а оставшихся на рогатины и в сабли приняли. Н-да.

– Тогда в тебя стрелой и поцелили, батюшка?

– Гхм?.. Косорукий какой-то ее пустил, сыно. У меня на глазах один из постельничих сторожей разом две стрелы в кирасу поймал - в живот и под сердце. Одна сразу скользом в сторону ушла, вторая разве что вмятинку малую оставила. И все! Моя же под самый конец боя навесом прилетела, от края щита чуть вильнула - да аккурат под крайнюю набедренную пластину и вошла. Попущением божьим, не иначе!..