Великий князь

Сбитнев Юрий

– Кто ты? – спросил Олег, пристальнее в него вглядываясь и снова находя в нём своё отражение.

– Я сын твой – Игорь…

И растаял, исчез в степном сумраке, превратившись то ли в малую слезинку вечерней звезды, то ли в шорох пабережных осок у студёного Романова озерца.

Олег почасту вспоминал тот вечер, того, не похожего вовсе на него, но отразившего черты лица его, и тихий тот голос, и сердечную тоску, и просьбу неродившегося:

– Отче, полюби матерь мою…

Уже развиднелось, когда напропалую, ломя кустарник

и сметая пабережную³⁴ заросль, выпал к озеру Мономах.

– Здрав будь, Олеге!

И, не стесняясь наготы, скинул исподнее, бросился в озеро. Ахнуло оно, охнул Владимир, загоготал трубно, заплескался, ломая грудью молодой ледок, поплыл споро, продолжая гоготать и фыркать. Отставшие служки выбегали на берег, неся на вытянутых руках холщёвую постлань. Поклонились низко Олегу, шатром поднимая над собою полотень. Под него и шагнул Мономах, выйдя из купели, багровый телом, как варёный рак, но улыбчивый и радый. Завернутого с ног до головы начали оглаживать и уминать служки, сил не жалея, стараясь вовсю угодить князю. А он только стонал, охал, топчась по мороженой земле медвежьими лапищами, подставляясь под хлопотные руки милостников.

Стременной принёс одежду, корчагу хмельного меда и осеребрённую чашу в обхват ладоней.

– Будешь? – спросил Олега, выпрастываясь лицом из холстяного куколя³⁵.

– Пей сам.

Ухватил чашу, обвил пястьми – так, что, показалось, скрежетнуло серебро, подставил под корчагу.

И когда пил, гулко, как конь, не передыхая, сладко припав к закраине крупногубым ртом, постлань свалилась с плеч, оголив могучее бесстыдное тело князя.

Выцедив в один дых чашу до дна, отдал её стременному и, шаркая ступнями по опавшей постлани, приказал подавать одежду. Одевался сам, отвергнув помощь заботливых рук служек. Стременной, нацедив новую чашу, поднёс её с поклоном Олегу.

– Прими, князь, – попросил Мономах.

– Принимаю, – поклонился Олег Владимиру.

Вторую чашу пил Владимир с остановкою, сладко щурясь и смакуя крепкую до ожога влагу.

– Посватаю Юрия, ну и пир учиню поганым, – сказал, щурясь.

– Аепа – христианин.

– Христьян без церкви не бывает. Хучь Аепа и крещёный, а как молился, яко суслик на степу, так и молится поныне.

– В Осеневом граде две божницы – Рождества Богородицы и Спаса.

– Да ну! – искренне удивился Мономах. Хотя всем на Руси, и Олегу особливо, известно было, что, подвергнув набегу град сей, ограбил и разорил его Мономах в прошедших летах, пожёг не только город, но и два городских христианских храма.

Олег не стал напоминать об этом, улыбнулся грустно.

– Пригубь, княже, – Мономах протянул до половины выпитую чашу.

За утренней трапезой долго не засиделись. Ещё только макнулся в алое краешек степи, шелохнулись сохлые травы под первым утренним вздохом рождающегося

дня, а все русичи были уже на конях.

Собран, выстроен дружинный полк, готовый к походу. Мономах встал во главу, о конь с ним Давыд с Олегом, а чуть позадь – Юрий, лепшие бояре всех четверых князей, воеводы, стременные, чашечники, конюха…

Владимир тронул скакуна и с места трубно, но чисто, выкатил в небо, встречу солнцу, дружинную походную. И сотни лужёных глоток откликнулись князю:

Как за дубом рубежным, рубежным…

Ехал Владимир Мономах впервые в Степь с миром – женить долгорукого сына своего, Юрия. Ехал Олег Святославич сватать за себя старшую дочь друга Аепы – Верхуславу.

Пели русичи, и приседало небо, и гудом гудела степь, пряча по яругам, балкам и плавням ³⁶всякую живую тварь и птицу.

Как за дубом рубежным, рубежным…

Глава вторая

1.

Игорю шёл восьмой год, когда погиб его дед – половецкий князь Аепа.

Произошло это так.

Владимир Мономах посадил по дунайским городам своих посадников, учредив договор с болгарами. Но и года не прошло, как они тот договор нарушили, повыгнав прочь Мономашьих воевод. Тогда и сослался Владимир к Аепе:

– Выйди, свате, на дунайских болгар мне в помощь, дабы занялся я Ярославом Владимирским, что сдружился с ляхами и обижает братию – князей русских. Жену свою, мою внуку, прочь отослал, причин на то не имея.

Мономах только ещё обступил град Владимир, не давая никому ни выйти, ни войти, а дивии половцы пошли уже по Дунаю, воюя и беря полон.

Внезапный вороп застал болгар врасплох, и выслал владыка навстречу Аепе не войско, но посольство с дарами.

– Не зори, князь, земель наших. Что есть Владимирово, пусть ему и будет, не тронем посадников его.

Учредились, что заплатят болгары Аепе золотом и серебром, одеждами и конской справою. Договорились и о сроках дани. С тем и отошли болгарские послы за словом своего царя. Тот договор учредил и выслал Аепе великие яства и вина в дорогих серебряных сосудах и чашах.

– Прими, князь половецкий, от щедрот земли нашей!

Лёгкая победа, выгодный договор, низкий поклон болгарского владыки, а паче угощения невиданные, вскружили Аепе голову.

Отослал и он болгарскому князю дар – лучших из своего завода чистокровных трёх скакунов под княжескими сёдлами. А сам с большими своими людьми сел пировать. Сладки яства и вина дунайские! Только после того ни один из пировавших не остался жив. Псы, что подбирали у столов, все передохли. Яства и вина оказались отравленными смертным ядом.