Шрифт:
Книга 1. Бриллиантовая шкатулка
Глава 1. Баловень судьбы
Здесь Гурзуфские пляжи и скалы
Навевают Божественный сон,
И у моря нам сердце ласкает
Этот бархатный южный сезон…
Ранним сентябрьским утром к деревянному причалу Гурзуфа причалил белоснежный морской трамвайчик "Южная Пальмира"; штормило; борт корабля высоко подпрыгивал на пенящихся волнах и бился о старые автомобильные покрышки, привязанные к бетонным сваям.
Матрос долго не мог перебросить деревянный
Солнце большим огненным шаром выползало из-за серого, в белых барашках моря, освещая лучами черные силуэты кораблей, томящихся на рейдах. Во всем своем великолепии красовалась и нежилась в утренней свежести Медведь-гора. Прибрежные скалы сияли всеми цветами радуги, а прибой разнуздано пел свою извечную песню.
Приезжий сладко потянулся, потопал белыми остроносыми туфлями о деревянный настил причала и, обращаясь к подбежавшей рыжей дворняге, продекламировал:
– Куплю себе желтую шляпу,
Поеду я в город Анапу,
И там, на горячем пляжу!
Я всю свою жизнь пролежу…
Дворняжка понимающе посмотрела в глаза приезжему и встала на задние лапы, выпрашивая подачку.
– Нет, это не Анапа! – задорно сказал молодой человек, – ему было лет двадцать семь. – Это гораздо лучше! – и бодро зашагал по скрипучему гурзуфскому причалу; глаза его сияли озорным весельем. – Дача Чехова, – бросив взгляд вправо, прочитал он надпись, сделанную красной краской на белой кирпичной стене. – Однако у классика был отменный вкус!
Слева, вдоль берега тянулась вереница пляжей, разделенных сетчатыми заборчиками и сторожевыми будками.
– Кафе "Мирабо", – прочитал приезжий извещение, выполненное в стиле восточной вязи на деревянной ограде. – Работаем круглосуточно! – но кафе было закрыто.
– Вчерашние сутки уже закончились, новые еще не начались, – весело произнес бывший пассажир морского трамвая и посмотрел время, – золотой Роллекс ярко засверкал в утренних лучах.
Белый летний костюм приезжего мягко шелестел под дуновением легкого морского бриза. Смуглое лицо молодого человека, обрамленное черными волнистыми волосами и аккуратными бакенбардами, прямой греческий нос, смешливые зеленые глаза, средний рост и сухощавая спортивная фигура безошибочно выдавали в нем Баловня судьбы. В левой руке приезжий держал тонкий кейс – другого багажа не было. На голове баловня судьбы красовалась фуражка с белым верхом; над синим козырьком сияла золотистая надпись: "Венеция".
Еще раз осмотревшись, молодой человек вступил в пальмовую аллею, мощенную старинным булыжником.
Курорт просыпался; набережную мели дворники в желтых тужурках; за ними ехали поливочные машины и веселыми водяными струями смывали вечерние грехи курортного городка. Из распахнутых ворот санаториев и пансионатов на набережную выбегали пожилые отдыхающие и смешно подпрыгивая, бежали к морю.
– Бегом от инфаркта! – воскликнул веселый приезжий и изобразил бег на месте.
Молодежь спала; это легко объяснялось красующейся на кованом заборе санатория "Пушкино" рекламой: «Летняя дискотека «Оторвись!» Работаем с 22 до 4 утра»
– Непременно оторвусь! – воскликнул молодой человек и прибавил шагу…
Мимо домика Коровина и пансионата "Богема" булыжная аллея поднималась к центру городка. Нелепые строения, примостившиеся на склонах скал и друг на друге, узкие каменные лесенки, ведущие
– В мае-сентябре заработать на целый год! – вот девиз обитателей южных приморских курортный городков.
– Что день грядущий мне готовит, где я найду себе приют? – запел низким голосом гость Гурзуфа, изучая объявления, в беспорядке расклеенные на заборных столбах и стенах: «Апартаменты в особняке. Возьму девочку. Дом на берегу моря, дорого! Эллинги на пляже», – Нет, это примитивно, низкий класс! – сказал устало молодой человек, и присел на потемневшую от старости каменную скамейку, вросшую в землю под окном дремлющего пансионата «Богема». От скамейки веяло приятной прохладой и дыханием веков. Где ты, человек девятнадцатого века, испортивший когда-то новую скамейку, глубоко вырезав в граните надпись: «Здесь был прапорщик Синцовъ 1899 годъ!» Что случилось с тобой прапорщик Синцов? Покоишься ты на чужбине, на старом русском кладбище, или обрел вечный покой в снежных долинах Карпат в четырнадцатом году, или сложил голову на Дону в Великую Российскую смуту Гражданской войны. Кто знает? Или прожил бывший прапорщик тихую и незаметную жизнь бухгалтера или кассира где-нибудь в Копейске, или Херсоне? Кто знает, кто знает?…
Но напрасно грустил наш герой…
Прапорщик Синцов, в первый день по прибытию на Германский фронт, получил тяжелую контузию при артиллерийском обстреле позиций, попал в тыловой госпиталь, был списан с военной службы, и никогда, никакими властями в армию больше не призывался. Прожил бывший прапорщик долгую и спокойную жизнь, служа счетоводом на свечном заводике в Самаре, и умер на девяносто восьмом году жизни в окружении многочисленных родственников дома, в теплой кровати.
– Но прочь грусть! Жизнь прекрасна и удивительна! – встряхнулся молодой человек, и вдруг услышал протяжный стон, никак не вписывающийся в бодрое настроение солнечного южного утра; стон, сопровождавшийся тяжелыми вздохами, повторился. Приезжий прислушался и определил, что странные звуки раздаются из открытого окна пансионата "Богема", вросшего от старости в землю так, что окна первого этажа находились на высоте не более полуметра от булыжной мостовой, покрывавшей небольшую площадь перед пансионатом. Стон опять повторился; движимый врожденным любопытством, баловень судьбы встал с испорченной прапорщиком Синцовым скамейки, подошел к окну и просунул голову между занавесок. Если бы он знал какие события последуют за этим опрометчивым поступком, он обошел бы "Богему" десятой дорогой. Но было поздно! Всматриваясь в сумерки комнаты, любопытный юноша не успел даже опомниться, как чья-то сильная рука схватила его за шиворот пиджака и, резко дернув, легко перебросила через низкий подоконник в комнату.
Глава 2. Зов крови
С непокрытой головой,
За твоим прощеньем,
Я приду к тебе домой,
Стану на колени…
После неудачной попытки стать миллионером и прожигать жизнь на теплом океанском берегу, Великий комбинатор как-то вдруг охладел к столь милым его сердцу золотым кружочкам, именуемым деньгами.
– Может в этом и есть великая сермяжная правда, как говаривал мой незабвенный друг Васисуалий Лоханкин, – решил товарищ Бендер и навсегда забыл неудавшуюся попытку перехода румынской границы.