Великий Наполеон
Шрифт:
«…Боже мой, чего же хотят люди? После того как он [Александр] был побит при Аустерлице, после того как он был побит под Фридландом, – одним словом, после двух несчастных войн, – он получает Финляндию, Молдавию, Валахию, Белосток и Тарнополь, и он еще недоволен… Я не сержусь на него за эту войну. Больше одной войной – больше одним триумфом для меня…»
Опять, нечто похожее говорилось неоднократно. Но вот эти слова Наполеона, приводимые Балашовым, действительно заслуживают внимания:
«…Мне жаль, что у императора Александра дурные советники. Чего ждет он от этой войны? Я уже
Вопрос поставлен неверно. Александр знал, почему он воюет: на него напали, он защищается. Но вот почему начал войну Наполеон? Все завоевательные войны Республики и все завоевательные войны самого Наполеона велись с целью ограбления или присоединения завоеванных территорий. В этом смысле от России особо ожидать было нечего, ее обширные пустые пространства были редко населены, не слишком-то плодородны и бедны практически во всех отношениях. Создать на русской территории какое-нибудь вассальное Франции образование, вроде гипотетического «Великого Герцогства Псковского», и присоединить его к французским владениям – дело даже вне сферы фантастики.
Так чего, собственно, хотел Наполеон? Похоже, он не знал этого и сам. Во всяком случае, даже его маршалы получали только частные, конкретные указания: что-то сделать, куда-то двинуться, и так далее – и ни единого слова ни о целях кампании, ни о ее конечном назначении. А между тем военные планы существовали, и были разработаны с обычным для Наполеона блеском и размахом.
В какой-то степени мы все в плену у того, что мы уже знаем: поход Наполеона на Москву случился, так что же еще и спрашивать? Но спрашивать как раз есть про что – почему именно на Москву? Почему не на Киев или не на Петербург? Он такие варианты рассматривал. По оценкам французского штаба, руководимого Бертье, для вторжения в Россию существовало два возможных пути, продиктованных географией: севернее болот бассейна реки Припять или южнее их. Болота образовывали обширные непроходимые районы, и следовало сразу, еще до начала кампании, выбрать направление удара. Южное направление Наполеон отверг – путь на Киев, по его мнению, не достигал цели сокрушения русских армий и оставлял тыл Великой Армии открытым для возможного нападения австрийцев. О да, сейчас они были покорными союзниками и вассалами – но кто мог предвидеть их поведение в случае возможной неудачи?
Поэтому план предусматривал быстрое наступление севернее Припяти, а дальнейшее зависело от реакции русских. Наполеон предполагал, что из двух русских западных армий та, что стоит южнее и находится под командованием Багратиона, попытается зайти ему в тыл, ударив на Варшаву. В этом случае следовало атаковать армию Барклая де Толли, разбить ее, а потом немедленно обратиться против Багратиона. А наступать следовало через Вильно, операционную базу армии Барклая, с целью – либо принудить Барклая к сражению, либо без боя захватить все его склады продовольствия и снаряжения.
Захват Вильно случился уже на пятый день после начала войны – и не достиг ни той, ни другой цели.
V
Барклай и сражения не принял, и склады успел уничтожить. Русская армия отступила. По крайней мере, своей географической цели Наполеон достиг – он в Вильне. Что делать дальше? Отсюда можно двигаться или на Москву, или на Петербург. Вместо этого – остановка и ожидание. Чего он ожидал в Вильно, я сказать не могу, но это очень не похоже на энергичные действия Наполеона в прошлом – он всегда активно
Ожидания в отношении армии Багратиона не оправдались – вместо наступления на Варшаву 2-я русская армия стала отступать в глубь России.
A 1-я армия отступала в направлении так называемого Дрисского укрепленнного лагеря. Двигалась она туда в большой спешке, без достаточного запаса продовольствия и фуража, потерянного в Вильне, теряя много людей больными и отставшими, с надеждой передохнуть в Дриссе. Но отдыха там не получилось. Лагерь в принципе строился с идеей повторить успешный опыт англичан в Португалии, они там возвели полевые укрепления в Торрес-Ведрас и раз за разом отражали все французские атаки. Сам Массена, один из лучших маршалов Наполеона, с октября 1810-го и до конца года тщетно пытался взять эти укрепления – и в итоге отошел, ничего не добившись.
Лагерь в Дриссе был задуман примерно таким же, как позиции в Торрес-Ведрас, Александр Первый сам распорядился начать там работы. Но два простых факта: то, что Торрес-Ведрас обойти было невозможно, и то, что в тылу укреплений был порт, Лиссабон, через который англичане могли снабжать защитников неограниченно долго, как-то ускользнули от его внимания.
Hy, Александр Первый в военных делах не разбирался и хорошо знал об этом. Поэтому он старался придерживаться того, что ему рекомендовали специалисты. Но что было делать, если специалисты советовали совершенно разные вещи? A сражаться надо было против человека, который всех этих специалистов регулярно бил, после чего они – процитируем Е.В. Тарле – «…жаловались, что он делает это не по правилам…».
В итоге в ходе дел русского командования наблюдалась изрядная неразбериха. Одним из результатов этой неразберихи и было устройство Дрисского лагеря. Это было сделано по совету прусского военного теоретика, Фуля. Александр последовал его рекомендации, но не проконсультировался ни с Барклаем де Толли, ни с кем-нибудь из других людей из числа тех, которым он доверял. Клаузевиц, служивший в ту пору в русской армии в невысоких чинах, с планом Фуля был знаком и считал его безумием. Он даже полагал, что попытка удержать лагерь приведет русскую армию к окружению и гибели.
Ну, до царя Клаузевицу было как до неба, его не стали бы и слушать, но и Барклай, и Мишо [3], и Паулуччи [4] – все как один сказали Александру то же самое.
10 июля в Дриссу вступила и отступающая 1-я армия. Без всякого сражения она потеряла немалое число солдат – не только отставшими и больными, что при потере припасов в Вильно было неизбежно, но и уроженцы местных «литовских» губерний дезертировали в больших количествах. Об этом, кстати, говорит даже осторожный в таких чувствительных вопросах Е.В. Тарле:
«…Дезертирство литовских уроженцев из русской армии в этот период войны было и по русским, и… по французским свидетельствам значительным…»
Александру надо было принимать во внимание не только убыль войска и единодушную оценку Дрисского лагеря как ловушки, но и мнения людей вроде государственного секретаря Шишкова, который говорил следующее:
«…Как? В пять дней от начала войны потерять Вильну, предаться бегству, оставить столько городов и земель в добычу неприятелю и при всем том хвастать началом кампании! Да чего же недостает еще неприятелю? Разве только того, чтобы без всякой препоны приблизиться к обеим столицам нашим? Боже милосердный! Горючие слезы смывают слова мои!…» [5]