Великий Наполеон
Шрифт:
VIII
То, что Наполеон называл «второй польской войной», могло закончиться в Витебске, где-то в первых числах августа 1812 года. Барклай де Толли был вынужден отделить 25 тысяч человек на помощь Витгенштейну, прикрывавшему дороги на Петербург, а сам повел главные силы 1-й армии к Смоленску. Наполеон сделал тут операционную паузу, оценивая ситуацию. Он мог избрать одну из трех возможностей:
1. Идти на Петербург, оставляя армию Барклая у себя на фланге, с перспективой на то, что к ней на помощь подойдет Багратион.
2. Идти на Смоленск, преследуя Барклая и отправив на Петербург небольшой отряд для демонстрации.
3. Окончить кампанию 1812 года, остаться в Витебске на зиму и возобновить боевые
Вот эту, третью возможность он рассматривал очень серьезно. Но, подумав, решил все-таки преследовать Барклая, в надежде догнать его до того, как он соединится с Багратионом.
Северное направление было оставлено на двух маршалов – Удино и Макдональда. Ho корпус Удино был отброшен обратно к Полоцку – его не поддержал действующий в Прибалтике корпус маршала Макдональда. А не поддержал он его потому, что маршал – согласно его официальным объяснениям – был занят осадой Риги. А если отложить в сторону объяснения официальные, а принять во внимание объяснения неофициальные, но куда более реальные, – он не доверял своим войскам. Его корпус на две трети состоял из подчиненных ему пруссаков, которым он не верил, а на треть – из смеси немецких контингентов, в смысле лояльности тоже довольно шатких, и поляков, которые были верны, но неопытны и немногочисленны.
У его оппонента, Витгенштейна, тоже были проблемы с его войском – ему придали большое число ополченцев, так называемых «ратников». Тут опять есть смысл поговорить о «многослойном» тексте Е.В. Тарле. Вот что он пишет об этом ополчении, опираясь на записки Толя, служившего у Витгенштейна:
«…Ополченцы нисколько не уступали регулярным войскам в храбрости, упорстве, ненависти к врагу. Вот характерный случай. Витгенштейн приказывает пехоте отступить. И вот что произошло, по словам очевидца: «Регулярные войска тотчас же повиновались, но ополчение никак не хотело на то согласиться. «Нас привели сюда драться, – говорили ратники, – а не для того, чтоб отступать!» Сие приказание было повторено вторым и даже третьим адъютантом, но ополчение не хотело и слышать этого. Храбрые ратники, незнакомые еще с воинской подчиненностью, горели только желанием поразить нечестивого врага, пришедшего разорять любезную их родину».
Дело дошло до того, что сам командующий северным фронтом Витгенштейн должен был примчаться уговаривать ополченцев. Не стрелять же было в них? Обратимся снова к рассказу очевидца: «Наконец, приезжает и сам генерал. «Ребята, – говорит он, – не одним вам драться с неприятелем! Вчера мы его гнали, а сегодня моя очередь отступить. Позади вас поставлены пушки; если вы не отойдете, то нельзя будет стрелять». «Изволь, батюшка, – отвечали они, – что нам заслонять пушки, а от неприятеля не отступим!»
Ну, как сказано у Е.В. Тарле, «…Витгенштейн их все-таки уломал…», и они отошли. А уж после артиллерийского огня, по словам Толя, двинули и ополчение на французов:
«…Ратники подобно разъяренным львам бросились на неприятелей и не замедлили нанести им знатную потерю…»
Таким образом, в слое текста «номер 1» говорится о том, какими замечательными воинами оказались ополченцы, что хорошо согласуется с указаниями свыше о необходимости отображать «…высокий патриотический дух…».
С другой стороны, в слое текста «номер 2» читатель может и сам, без подсказки, сообразить, что должен был чувствовать командующий, чьи приказы не исполняются «ратниками» даже после троекратного повторения.
Прибавим к этому, что строя они не знали, оружия у них было мало, пользоваться им они не умели, поэтому им давали в руки пики – «безопасные и безвредные», как пишет фон Толь. Какую «…знатную потерю неприятелю…» ополченцы сумели причинить, можно догадаться.
Но,
IX
То, что потом войдет в историю как сражение при Бородино, должно было состояться не под Бородино, а под Смоленском, примерно 15 или 16 августа 1812 года – и непременно состоялось бы, если б не Барклай де Толли.
К этому времени – к середине августа – Великая Армия была уже сильно ослаблена. Болезни косили и людей, и животных. В книге Д. Чандлера приводится рассказ свидетеля событий, капитана Редера, который двигался позади первых эшелонов армии – он переправился через Неман у Ковно и по дороге, еще не добравшись до Витебска, насчитал больше 3 тысяч павших от изнеможения лошадей, а в подсчете человеческих трупов он сбился со счета. К тому времени, когда Наполеон подошел к Витебску, отставшими, больными и умершими было потеряно до 100 тысяч человек. По мере наступления в глубь России, вслед за отходящими армиями Багратиона и Барклая де Толли, растягивалась линия коммуникаций. По дороге надо было устраивать склады для хранения запасов, доставляемых постепенно подходившими обозами, надо было оставлять гарнизоны для их охраны, надо было дополнять эти гарнизоны кавалерией для организации разведки и связи – все это требовало расхода сил, в то время как русские армии, отступая на восток, получали пополнения. Конечно, немалая часть этих пополнений состояла из «ратников», вроде тех, что «помогали» Витгенштейну, но подходили и части регулярной армии из Финляндии и те, что были размещены на турецком фронте.
Е.В. Тарле с немалым пафосом говорит о том, что Михаил Илларионович Кутузов заключил мир с турками и что сделано это было «…с исправлением границ к большой выгоде для России…».
Поскольку мы уже знакомы с его вынужденной манерой писать «слоями», примем вышесказанное за «слой номер 1» и добавим то, о чем он нам не рассказывает: царь велел Кутузову заключить мир любой ценой и отказаться от завоевания Молдавии и Валахии, на что первоначально была нацелена его армия. Переговоры с турками Кутузов и в самом деле провел с большим искусством и закончил все Бухарестским миром еще до начала войны: он использовал визит Нарбонна к царю как доказательство того, что никакой войны между Францией и Россией не предвидится. Но инициатива переговоров принадлежала Александру, и директива на «любые условия» была дана Александром, и заслуга в достижении своевременного мира принадлежит в первую очередь ему. Однако похвалить самодержца в то время, когда Е.В. Тарле писал и издавал свое «Нашествие», было бы политически некорректно, так что все приписано Кутузову.
Что же до наступающей Великой Армии, то, помимо растягивания ее коммуникаций, растягивался и ее фронт. Обратимся опять к Д. Чандлеру, к его книге «Военные кампании Наполеона». Он дает совершенно конкретные цифры: исходный рубеж наступления Великой Армии тянулся от Кенигсберга (теперешнего Калининграда) и до Люблина, на расстояние в 250 миль (400 км). Меньше чем через шесть недель фронт растянулся от Риги к Витебску, a оттуда – к Бобруйску и к припятским болотам и удлинился более чем вдвое, составив 500 миль, или 800 километров.
Чандлер говорит, что «…армию Наполеона пожирало пространство…» – и он, по-видимому, прав. К Смоленску в составе центральной группы войск было уже не больше 150 тысяч человек. Примерно те же силы, если сложить ресурсы Барклая, Багратиона и подходившие резервы, были бы и у русских. Армии Барклая и Багратиона соединились у Смоленска 4 августа 1812 года. Возле Инкова казаки Платова имели успешное столкновение с французской кавалерией. Все ожидали развития успеха. Корпус генерала Раевского по приказу Барклая занял укрепления города, 15 августа начались бои, шли они вплоть до 17-го, и все вроде бы было готово к генеральному сражению.