Великий Сатанг
Шрифт:
«Салют, мам!» — нежно мурлыкнул я и сделал вид, что связь оборвалась сама по себе. Вот и еще одна причина, по которой дни семейных торжеств предпочтительно встречать подальше от дома. Свечки свечками, это да, но еще круче — обязательные визиты тех, с кем нельзя не расшаркаться, ибо они, видите ли, знают тебя с детства. Нет уж, для дня старения лучше подходит компания друзей. А у меня, так вышло, приятелей пруд пруди, а друг только один — но где же, елы-палы, выцепить в просторах Галактики вечно мечущегося, словно щепка в проруби, Алека Холмса?..
Он, впрочем, меня находит всегда. Вот и вчера автоответчик выдал видеописьмо: меня поздравили, как обычно, сдержанно и немногословно и пообещали отловить на Земле. Значит, отловят; не помню
Машинально заглянув в трельяж, я засек еще два седых волоска, причем на самом видном месте — на левом виске. Придется теперь прощаться с любимыми моими бачками.
Хор-рошенький подарочек на день рождения.
Проклятый негр!
Хотя, с другой стороны, при чем тут черномазый? Сам виноват. А на самом деле никто не виновен. Просто директору Галактического Центра Психиатрии очень захотелось, чтобы репортаж о его достижениях был навеян именно трижды Королем Сенсаций, четырехкратным Золотым Пером, действительным членом Академии Журналистики, почетным доктором, и так далее и тому подобное Яаном Сан-Каро. Желание понятное и похвальное. А ваш покорный слуга никак не мог отказать старому приятелю. Долг чести! В конце концов, если бы не он, не видать бы мне своего первого «короля». Попытайтесь-ка без связей попасть на Авиньон, тем более — повидаться с самим «папиком Беней» (именно так он просит себя называть). Слабо, да? А я и попал, и повидался, и на том репортаже впервые выскочил в Короли Сенсаций. Хотя, если честно, по сей день стыдно перед старичком: сам он никак не тянул на «гвоздь» номера, и пришлось жать на идиота Монтекассино — ну, вы же помните, на всех разворотах: «ДА, ОН БЕЗУМЕН! — говорит магистр» — и улыбающаяся харя в шапочке с помпоном…
Позже я отправил на Авиньон открыточку с извинениями, а папик Беня в ответ прислал мне телеграмму с анафемой, что стало поводом к еще одному, антирелигиозному, репортажу.
Так мог ли я, учитывая все это, отказать в пустяковой просьбе бывшему главврачу авиньонской психушки?
И бродя по сияющим коридорам, рассматривая оборудование, беседуя с персоналом, я никак не предполагал, что наутро мне предстоит выщипывать сединки…
Все произошло удивительно быстро. Потом мне сказали, что не прошло и двух минут, но мне они показались часами. Коридор опустел мгновенно; исчезли сестрички, лаборанты и даже мой дружок-главврач, миг назад крутившийся рядом со своими пояснениями. Я стоял посреди белизны один-одинешенек, а навстречу огромными, грациозно-оленьими прыжками мчался молодой изумительно красивый негр в развевающемся, чудом удерживающемся на широких иссиня-черных плечах белом халате, и в уши мои ворвался внезапно дикий, истошный и при всем том не лишенный некоей членораздельности вой: «Яввооаа! Яввоа! Яжжеввоооажжо! Яввоа-а-а!»; негр мчался медленно-медленно, словно в кошмаре, и за ним поспешали санитары, но не очень торопились догнать, потому что в правой руке бегущего впереди был здоровенный, криво, словно сабля, изогнутый осколок стекла, выписывающий в светящемся воздухе замысловатые восьмерки; и кровь, красная на черном, текла, и хлестала, и капала на пол, но негр, похоже, не замечал этого…
– Явво-о-оааааа!
Ослепительно ласковые, печальные глаза заглянули мне прямо в душу, близко-близко.
– Я — Вождь А!
И острый-преострый кончик стеклянной сабли замер у моего подбородка, чуть-чуть касаясь кожи.
– Скажи, брат, ведь я — Железный Вождь А Ладжок?
– Да! — уверенно ответил я, и голос мой ничуть не дрожал. — Ты — Железный Вождь А!
– Но ты ведь не лжешь мне, брат? — нежно спросил негр, и глаза его наполнились слезами. — Ты ведь знаешь, что я — Железный Вождь А Ладжок?..
– Воистину так, о Вождь! — звонко выкрикнул
И стеклянное лезвие слегка дрогнуло.
– Зачем же они лгут мне, брат?..
– Они заблуждаются, о Вождь! Прости им заблуждения их, ибо не ведают, что творят, — посмел посоветовать я.
Негр нахмурился. Затем пальцы его разжались, осколок упал на пол и разбился вдребезги, а санитары кинулись вперед. Не сопротивляясь, он горделиво позволил связать себя и увести, но до той секунды, пока не исчез за поворотом коридора, все оборачивался ко мне и посылал царственные, милостиво всепрощающие кивки…
А я, держа руки по швам, выкрикивал здравицы. И только минут двадцать спустя меня наконец сумели привести в чувство.
Главврач, трясясь и бледнея, суетился вокруг, бормоча что-то о дурацких накладках, о наплыве буйных, о вспышке мании величия, почему-то вдруг о Дархае, об идеях квэхва, и снова о накладках и о том, что век будет обязан; все это доползало до меня расплывчато, словно через войлочную стенку, но я поднялся и, машинально кивая и поддакивая, выпил с ним по стакану чего-то, вроде бы спирта, не знаю, и пообещал, что, конечно, никогда и никому… а потом вышел на улицу и долго стоял, прижавшись лбом к шершавому дереву, и дышал, дышал, дышал…
Выпитое комком висело в желудке, очень хотелось блевать, но никак не получалось.
Нет, ребята, мне далеко до Алека, и еще дальше — до покойника Рамоса, они храбрые парни по жизни, а я нет, я, честно говоря, балаболка и порядочный трус. И не в моих правилах лезть на рожон, если только не ради репортажа. Но почему-то в меня стреляли не шесть раз, как в Холмса, а целых восемь, хотя Алек об этом, конечно, не знает. И никто не знает. Не знают, что я, болтунишка и паникер, высаживался на Карфаго с ударными отрядами наших «астрофизиков», что мне в заброшенной штольне набрасывали на шею удавку бравые ребятишки любезнейшего дона Аттилио, что я захлебывался ядовитой грязюкой в предгорьях Вигдкунь-Янг’манга, когда собирал материалы о действиях повстанцев генерала Татао. И не знают, разумеется, что свой знаменитый сюжет о Дархае я лично — понимаете? — лично снимал под Коранг-Гхотхалом, у того овражка, через который рвались правительственные части, пытаясь предотвратить соединение оранжевых отрядов «дедушки Тана» с ченгами лесных джугаистов.
Потом меня поразили егээсовские танкетки, накрытые тем знаменитым залпом. Их пушки напоминали подплавленные штопоры, скрученные морским узлом. Каратели — те, кто сумел каким-то чудом уцелеть, — бежали, прикрепив к огрызкам деревьев записки: «Мы отступаем, потому что нгенги прислали вам оружие массового уничтожения. Но мы вернемся!»
Они не вернулись.
Обо всем этом я давно уже не заикаюсь в компаниях. Какой смысл? Алек, например, хоть и молчит всегда, вызывает уважительный интерес. Со мною — наоборот: даже если верят, слушают вполуха. И даже обидно, что все эти нервы, и пять ранений, и — что уж скрывать! — мокрые от ужаса штаны, были не более чем рутинной работой, этаким пьедесталом для нескольких всеми уже забытых тысяч слов и двух-трех километров пленки…
Впрочем, если бы не все это, разве мне бы доверили «делать мнения»?..
В последний раз, крайне внимательно, я изучил укладку.
Нет, слава Богу, седина искоренена. Можно и за работу. Которая, кстати, уже почти завершена, как и обещано заказчику. Работенка — первый сорт! Загляденье! Не грех и самому полюбоваться…
Врубив «ноутбук», я перечитал — одну за одной — все три статьи и черновик четвертой.
Нет, в самом деле, пальчики оближешь! Особенно заголовки, впрочем, они мне всегда удавались. «Война или мир? — вот в чем вопрос!» — чем плохо? Не без кокетства, конечно, но сойдет; «Оружие и мечта — две вещи несовместные» — уже лучше; «Гонка вооружений: идеалы или интересы?» — суховато, зато по существу. И я уже знал, что последняя, подводящая резюме циклу статья будет названа просто и без особых претензий — «Прощай, оружие!».