Великий тес
Шрифт:
Вместо узды на его коне был надет недоуздок, наспех связанный из бечевы, ноги Горбуна обернуты шкурами, содранными с падали. Казачий голова окинул бывшего своего кабального человека внимательным взглядом и язвительно захохотал, потрясенный его наглостью и бедностью.
— Скажи уж, смуту учуял! Поживиться хотел! А кое-кто оказался проворней — сапоги и те снял с горбатого.
Казаки и пашенные робко, подобострастно засмеялись, поддерживая насмешку головы. Их обветренные лица смягчились.
— Не серчай, Ивашка! — сиплым голосом
— Драть тебя, курвина сына, некому! И не батогами, а кнутом, — со вздохом укорил его Похабов. — Но, имея христианское сострадание, прощу! — обернулся и окликнул Арефу: — Открой ворота! Пусть заходят, христа ради!
Казаки и пашенные стали отгонять в табун балаганских лошадок. Братские мужики закружили по черному ноздреватому льду, пробуя его на прочность. Не задерживаясь, погнали через реку скот и коней.
— Вдвое против прежнего ясак дадут! — пообещал за них стрелец с таким видом, будто сделал добро.
— Топите баню, избу, грейтесь! — позволил казачий голова. — Нынче накормлю всех кашей, как отец блудного сына. Зарезал бы тельца, да не имею. Выставил бы пиво, да вы его на строгой неделе поста выхлебали! — с укором напомнил про рождественский бочонок.
— Нам бы погреться, попариться да переночевать, — закивал повеселевший Сувор. — Завтра в Братский уйдем. — Помявшись, смущенно спросил Похабова: — Не слыхал, как наши бабы? Бедствуют или уже живут за кем?
— Собирался отдать их за верных казаков! — съязвил Похабов.
— Они же венчанные? — вскрикнул Горбун. — В крепостном столе не записаны.
— Что с того? — ухмыльнулся голова. — Я им крестный отец, за кого хочу, за того отдам. А вы их бросили! — Взглянув на Сувора, он пожалел простодушного беглеца и признался: — Не знаю, что с вашими бабами. Арефу спрашивайте! — указал на молодого казака. — Скажите лучше, где сыновья Огрызковы?
— Волдыри обратно не пойдут! — безнадежно отмахнулся Горбун. — Еще и других удержат.
Вернувшиеся, служилые Братского и Балаганского острогов да пашенные люди, набились в выстывшую избу, затопили печь. Похабов сел в красном углу, как в прежние времена, никого ни о чем не расспрашивал. Беглецы сбивчиво, споря, перебивая друг друга, говорили сами, будто жаловались на выпавшие несчастья:
— На пути к Иркуту встретили мы две промысловые ватаги без грамот. Ограбили их.
— Братов на Куде пограбили! Это плохо.
— Своего пашенного в воду посадили. Заслужил.
— Меня два раза в воду бросали! — пожаловался Сувор. — Бог спас. Меж собой драки завели. Тьфу!
— Не мы! — горячо оправдывались другие. — Федька Говорин и Огрызковы болдыри.
У Похабова от их выкриков и споров голова пошла кругом.
— Говори! — приказал старому стрельцу.
Тот придвинулся к нему на лавке под правую руку, со вздохами стал рассказывать:
— Пришли мы на Иркут. За два дня съели весь припас ржи
И увидел вдруг Иван, как устал от жизни его старый товарищ. Вздохнул и сам свесил голову.
— Знать бы, для кого укреплял зимовье на Дьячьем острове?
Прибывшие оживились, загалдели.
— Сколько раз тебя добрым словом вспомнили за труды твои! Кабы не зимовье с тыном, нам бы не уйти живыми. Иркутные Яндохины мужики с нами укрывались и отбивались. Потом балаганцы между собой передрались, чуть не половина со своим скотом повернули в обратную сторону. Пришли к нам мириться. С ними мы и вернулись Божьим промыслом.
— Про Бояркана что слышали? — вкрадчиво спросил Похабов.
— С мунгалами ушел! Балаганцы жаловались, будто он силой понуждал их идти в Ургу.
Казачий голова с заледеневшими глазами положил на стол тяжелые ладони с растопыренными пальцами:
— Бог вам судья! Беритесь за прежние службы. Сам я на вас жалоб писать не буду и Митьке Фирсову накажу, чтобы простил. А вы уж грех свой отслужите!
— Арефа говорит, Митька наших жен Распуте отдал захребетницами! — тоскливо пожаловался Сувор, будто просил помощи. — Оно, конечно, прокорм. И мы их бросили. Грех на душе. Но если живут уже с кем, ты уж нам их верни своей властью!
— Сами возвращайте! — отмахнулся Иван.
— А я свою брюхатой оставил! — беззубо затрясся от смеха Горбун, поглядывая на Сувора. — Не прельстились, поди, Митькины кобели.
ГЛАВА 15
Беглецы Братского острога ушли по пористому льду реки. Казачий голова милостиво дал им лошадь с санями, на которой привез хлеб Арефа. В Бала-ганском остроге под его началом остались три казака, бегавших с бунтарями, да Арефа Фирсов. При нынешнем малолюдстве на Ангаре и Лене это был гарнизон. Все четверо были посланы Похабовым за ясаком.
Вскрылась и очистилась ото льда Ангара. Сочно зазеленела степь. Савина выглянула из острога и ахнула, всплеснув руками:
— Ой, Ваня! Красота-то какая?!
— Весна! — поддакнул Похабов. — В лесах уж комар лютует, а здесь хорошо… Эвон! — воскликнул, прикладывая руку ко лбу. — Кажись, наши едут.
Верхами возвращался Арефа Фирсов с товарищем. Они расседлали коней у ворот острога. Арефа отвязал от седла мешок, тряхнул им, показывая, что удалось собрать в улусах.
— Теперь веселей заживем! — ворковала Савина, перетирая рожь на ручной мельнице. — Хорошо с тобой вдвоем, — улыбалась Ивану, — но сильно уж пусто.