Великий тес
Шрифт:
На другой день в полдень вздорный казак, стоя в карауле, пронзительно засвистел, призывая Похабова. Казачий голова накинул кафтан, влез на проездную башню, взглянул, куда указывал казак. Вдоль берега по льду тянулась цепочка каравана из полутора десятков нарт.
— Кто бы мог быть? Для промышленных не время! — озадаченно пробормотал Похабов. — Митька, что ли, рожь послал?! — в сомнении шевельнул бровями. — Где столько людей набрал, однако?
— Весь енисейский гарнизон! — ругнулся Федька, все еще злой на Ивана за понуждение к молитвам. —
— За Байкал, не к нам! — поддержал караульного казачий голова. Он стал пристальней вглядываться в идущих. С недоумением затоптался на месте, узнав Сувора с Горбуном, потом Первуху со Вторкой, других пашенных и служилых Братского острога. — Ничего не пойму! — тихо выругался.
Неторопливо и рассеянно он спустился с башни, вошел в избу, обмотался кушаком, опоясался саблей. Подумав, сунул за кушак заряженный пистоль.
Караван приближался. Налегке и сбоку от тянувших нарты людей шагал Арефа Фирсов. Балаганские казаки кинулись навстречу прибывшим. Те оживленно заговорили с ними. Арефа, не останавливаясь, побежал к Ивану Похабову, ждавшему гостей у ворот острожка. Лицо молодого казака было перекошено. Он непочтительно подтолкнул старого казака в ворота и стал запирать их, закладывая брусом.
— Чего там? — спросил Федька, свесившись со смотрового помоста башни.
— Братские пашенные и казаки! — запыхавшись, крикнул Арефа караульному и недоумевающему голове. — Взбунтовались, захватили оружие, бегут в Дауры!
— Вот так молодцы-удальцы! — весело хохотнул Федька Говорин и призывно замахал руками.
Тут только старый Похабов пришел в себя, закряхтел, зарычал, взбежал на башню, бросил к ногам Арефы мушкет караульного казака, сам скатился вниз. Из зелейного погребка выволок две крепостные пищали: одну в два пуда весом, другую в полтора, вынес кожаный мешок с порохом, бросил его Арефе. Вдвоем они затащили ружья и порох в приказную избу.
Федька поглядывал сверху то на Похабова, то на подходивших казаков и пашенных. Из другой избы вышел хмурый и заспанный старый стрелец. Удивленно уставился на Ивана и Арефу.
— Чего это вы? — спросил позевывая.
— В Дауры все бегут! — запальчиво вскрикнул Арефа.
Старик просиял посеченным лицом и весело вскрикнул:
— Вот так молодцы!
— И ты побежишь за ними, дурак старый? — Иван метнул на товарища злобный взгляд.
Стрелец ничего не ответил, громко окликнул Федьку, спрашивая, что там за тыном.
— Идут! — весело отвечал тот. — Баню топить надо!
Клацнул отброшенный в сторону брус. Заскрипели ворота. Иван бессильно охнул, пропустил Арефу в приказную избу и заперся изнутри.
— Что шумят? — спросила Савина, глядя на мужчин большими умными глазами.
Иван не ответил. Арефа торопливо заговорил:
— Брат, Митька, послал меня уговаривать их в пути! Куда там! Слушать не хотят. И здешние уйдут! — безнадежно махнул рукой. — Распуту пограбили. Мы так же вот запирались, — окинул тоскливым взглядом избу. —
Молодой казак опустился на лавку, посидел молча, свесив голову. Устало поднялся.
— Пойду! Братан велел среди них быть. У тебя все равно грабить нечего. Разве вино, что поставил к Рождеству?
Потолкавшись среди бунтовщиков, послушав их прелестные речи, Арефа вскоре вернулся, снова сел в угол, мстительно посмеиваясь:
— Воли хотят! Будет им воля с колодками на шее! Твои все уйдут! Федька подстрекает отобрать у тебя бочонок с пивом. Говорит, за печкой стоит! Из съезжей избы уже вынесли иконы и хоругвь. Круг завели. Баню топят.
Вечером, в сумерках, к приказной избе подошел старый стрелец, окликнул Ивана. Голова вышел в сени, но дверей не отпер.
— Казаки приговорили, чтобы тебя не трогать, не бесчестить! Надумаешь с нами идти, дадим две доли из добытого на погромах, атаманом поставим. А порохом и пивом поделись!
Вскипел было Иван, заскрипел зубами, но понял, что плетью обуха не перешибешь, сдержал себя.
— Порох не дам, он — казенный. А пиво все берите!
Старый стрелец потоптался возле крыльца, сходил к товарищам, посоветовался и вернулся.
— Давай весь бочонок! Согласны. Избу твою, и животы, и казенное добро не тронем.
Поверил им Иван, спрятал пистоль за печкой, наказал Арефе караулить Савину, вышел к бунтовщикам при сабле, опоясанный поверх кушака шебал-ташем с золотой пряжкой. Казаки глядели на него кто смущенно, кто хмуро. Горбун с вызовом. Лицо его напряглось и обострилось, глубже пролегли морщины от носа в уголки губ.
— Хоть бы поклонился! — взглянув на него, Похабов брезгливо скривил губы.
— Сполна отработали! — вскрикнул Горбун. — Доплаты требуем за батоги.
— Заткнись, урод! — сквозь зубы процедил Сувор, осадив бывшего дворового. — Язык вырву! — Он обернулся к голове, сказал, глядя мимо: — Ты на нас, Иваныч, не серчай. Мы государю нашему измен не чинили. Идем служить ему на дальней, лихой окраине! А то, что воеводам наша воля не по нраву, — кто они такие, чтобы нами повелевать? Шел бы с нами? Будем жить по правде, а не по прихотям боярским.
— Развелось по Сибири московской дворни! — громко поддержал пашенного Федька Говорин, показывая, что он заодно с ними.
— Где они прежде были? — шепеляво вскрикнул с другого боку старый стрелец. — Это мы Сибирь на саблю взяли!
Слабели в душе сына боярского злость и обида. Он понимал этих людей, со многими ходил в бой и делил последние сухари. Зная их, не верил, что и в благополучной земле они смогут жить праведно, как прельщались по своим грехам. Бросив неприязненный взгляд на Горбуна, Иван пошел искать племянников.
Первуха со Вторкой сидели возле дымившей бани, настороженно глядели на дядьку раскосыми глазами. Иван подошел, сел рядом, не показывая зла и обид, спросил с печалью в голосе: