Великий тес
Шрифт:
Казаки Якова и строители Фирсова не раз видели русские струги, шедшие вверх по реке. За занятостью они не могли гоняться за ними. У казачьего головы не было надежды, что дозорные, оставленные им на Иркуте, смогут остановить множество людей, уходивших вверх по Ангаре и, скорей всего, за море. Надо было укреплять зимовье на Дьячьем острове и острожек на байкальском култуке.
Иван Похабов дал наставления казакам Фирсова и с отрядом Якова двинулся дальше к Иркуту. Он беспокоился и спешил. В зимовье на Дьячьем острове было оставлено всего
Не зря дурные предчувствия томили в пути старого Похабова. Едва сводный отряд дошел до скита, вместо молебна и благословения казаки были ошеломлены известием, что зимовье на Дьячьем острове занято людьми русской породы, невесть откуда прибывшими. Старцев они не почитали, подарков и поклонов черному попу с его вкладчиками не давали, но с иконы Богородицы, подаренной сибирским архиепископом, тайком отколупали драгоценные камни.
— Грех-то какой? — крестился Герасим, оглядывая енисейцев.
— Казаки хоть живы? — стал пытать его и вкладчиков Иван.
— Ничего не знаем! — винились они. — Давно никого не видели. А пришлых бродников было не меньше тридцати.
Вечерело. На повороте реки в лучах заходящего солнца кроваво багровел стрежень. Дойти до устья Иркута засветло отряд не успевал. Иван велел всем стругам переправиться на другой берег и разбить табор.
Как только енисейцы и московские стрельцы с послами переплыли реку, сделались сумерки. Старым казакам здешние места были хорошо знакомы, и они предлагали напасть на зимовье ночью.
— Что там за люди — мы знаем со слов скитников! — разумно воспротивился им Яков. — Среди ночи ненароком можем побить своих. Надо дождаться утра и узнать все явно.
Как ни торопился казачий голова, как ни беспокоился за оставленных им годовалыциков, но вынужден был согласиться с сыном и велел ночевать на берегу.
Чуток старческий сон. Только поблекло звездное небо перед рассветом, он поднял верного десятского Дружинку с проворным молодым казаком, отправил их на остров с наказом: в ссоры не вступать, все высмотреть тайно и вернуться.
Они вернулись на стан на утренней заре. У молодого казака борода висела сопревшей апрельской сосулькой, волосы были мокрыми. Дру-жинка доложил, что в сумерках тайком они подошли к Иркуту против острова. Сколько ни прислушивались, не услышали ни звука, не учуяли дыма. Тогда старый десятский велел молодому переплыть протоку. Тот поплыл нагишом. Остров не обходил, уж больно лютовали на рассвете комары, но в зимовье, в баню заглянул и не нашел там ни души. А зола в очаге была теплой. То ли все ушли, завидев казаков, то ли спрятались где-то на острове.
Выслушав их, старый Похабов взглянул на сына.
— Идти надо! — сказал тот.
Остров был пуст. Лабаз и изба обобраны дочиста. Из железа в зимовье не осталось ни гвоздя, ни крючка.
— В Дауры побежали! — добродушно посмеивались казаки, осматривая остров.
Судя
— Да их с полсотни! — со странным восторгом разглядывали вытоптанный берег казаки.
В избу идти никому не хотелось, хоть там не ел гнус. Задымила баня. Далеко по реке стали разноситься голоса служилых. Савина хлопотала о выпечке хлеба, привычно обживала знакомый остров. За ней послушно ходила невестка и помогала как могла.
Отец и сын Похабовы сидели возле дымокура. Яков помахивал у лица веткой.
— Ладно! — озабоченно рассуждал Иван. — Петруха Тальнин да бе-резовский казак бежали с ватагой. Но Никитка-то Фирсов, сотников сын?
— Что сын? — лениво возражал Яков. — Илимский сотник бежал! Ты глянь-ка на морды моих казаков, — кивнул за плечо и криво усмехнулся. — Послушай, что говорят. Дай волю — сами побегут!.. Дураки! — пришлепнул овода на щеке. — Брешут да смущаются слухами!
— Почем знаешь, что брешут? — пытливо взглянул на сына старый Похабов.
— То я на Витиме не был, то я про Дауры не слыхал, — зло хмыкнул Яков. — Промышленные давно выведали, что в тех местах китайские товары дешевы, а соболь хорош. Только люди Хабарова там беспрестанно воюют и голодают. С ним, с Ерофеем, в Москву отправлены не только даурские мужики и бабы, но и Коська Москвитин с жалобами на самого Хабарова. Сказывал он, разделилось хабаровское войско на два полка, и воевали они меж собой, и голодали, и Хабаров велел по своим из пушек стрелять.
Мы хоть за государево жалованье служим! — строго взглянул на отца. — А они, — кивнул в верховья Иркута, куда ушла ватага, — за пустые посулы!
— Умен! — одобрительно покачал головой Иван. — Среди моей родни таких не было. В мать, однако! — Нечаянно вспомнил Меченку и спросил сына: — Она не так далеко отсюда. Хочешь проведать?
— Как прикажешь! — буркнул молодой атаман. — Ты — голова, не я!
— Вот ведь как все обернулось! — тихо и задумчиво вздохнул Иван, опуская глаза. — Иные казаки били жен за всякое дурное слово. Детей драли в науку. А те нынче и матерей любят, и отцов почитают.
— То я тебя не почитаю! — смутился Яков, бросив на отца быстрый взгляд. — Мать сама себе судьбу выбрала: то в монахини собиралась, то с молодым слюбилась. И зачем мне возле нее срамиться? Состарится — не брошу! А полюбовного ее молодца знать не хочу.
— Да! — буркнул отец и стал тихо оправдываться, уловив в словах сына намек на вину, от которой не отнекивался. — Жалел я ее. И сейчас жалею, хоть она и стоит поперек моей жизни, как камнебой поперек реки. Бывало, постегаю слегка, а душа болит, — снова вздохнул. — Так вот все и обернулось. А зимовье надо укреплять! — суетливо спохватился, раздосадованный нечаянным откровением. — Без этого теперь никак нельзя! Коли побежали толпами по Иркуту — все сметут на своем пути. И скит не пощадят. А будет здесь острог и другой на Байкале — можно удержать.