Великий тес
Шрифт:
— Только не здесь! — жалобно возразила она. — Ни кусточка, ни деревца, глазу остановиться не на чем. Уж лучше в Нижнем Братском, на Оке или еще где.
Иван с благодарностью придвинулся, обнял Савину под одеялом. Она согласна была на все, лишь бы быть рядом с ним.
— Куда уж нам, старым, пашню поднимать да дом строить! — пробормотал и сонно пригрозил Горбуну: — Смотри у меня! Забрюхатишь девку — ятра оторву!
— То без меня некому брюхатить! — со слезой пискнул Горбун. — А мне бы подошла. Люблю веселых.
Прошел месяц июнь. Молодые казаки поставили острожную стену и две башни. Сын боярский с утра до вечера похаживал вокруг них и давал советы, заставлял своих дворовых рубить избу, чтобы не обленились.
Так спокойно не жил Иван и на Осиновом острове, а лучше, чем там, не жил нигде. Но, бесовским промыслом да Божьим попущением, нападала на него тоска, и едва Фирсов озаботился тем, что кончается ржаной припас, он вызвался сходить в Братский острог.
Дмитрий опять несказанно обрадовался предложенной помощи. Написал челобитную енисейскому воеводе, где жаловался на красноярцев, написал грамотку брату Арефе в Братский.
Утром Похабов усадил в струг Савину, ясырок и кабальных мужиков. Судно понесло течением. При деле сразу полегчало на душе старого сына боярского.
С реки Иван не заметил возле Братского острога ни души. Но едва его струг причалил к берегу, сверху стал спускаться Арефа Фирсов. За ним семенил долговязый Распута, размахивал руками, что-то навязчиво доказывал казаку. Арефа горячился, то и дело останавливался, переходил на крик. Распута, пощипывая редкую бороденку, глядел в сторону, кивал и снова настойчиво в чем-то убеждал посаженного на приказ казака.
Так и встретили сына боярского служилый да пашенный. Не успел Иван вылезть из струга, непоседливый, как брат, Арефа кинулся к нему за судом:
— Дядька Иван, ты приказчиком в слободе служил, ты все знаешь! — стал рассказывать о споре с пашенным.
По наказу воеводы при Братском остроге ставили казенную мельницу. Арефа велел каждому пашенному приволочь по бревну. Распута не отказывался участвовать в строительстве мельницы, но доказывал, что тягло должно раскладываться по дворам, а не по людям.
— Дело непростое, — важно нахмурился Похабов и озадаченно почесал затылок. Ему хотелось отделаться от споривших. — Обычно тягло на двор кладут, с захребетников и подворников — подушные берут.
Распута угодливо заулыбался и развел руками, дескать, то и я говорю.
— Это по-божески? — вспылил Арефа. — Для них, для пашенных, мельница, а казаки — надрывайся. Да и некому у нас строить.
— Почему для пашенных? — плутовато ухмылялся Распута. — Муку всем молоть надо. Служилые будут молоть бесплатно, а с нас и государю, и воеводе, и острогу — всем дай!
— У них на каждом ручье по мельнице. И никто с них податей не платит! — пожаловался Арефа.
Вконец
— Возьми моих бездельников. Пусть мельницу ставят!
— А кабальных истязать, это по-божески? — взревел Сувор, вылезая из струга.
— Отсидели уж зады! — проворчал Похабов. — Помогите добрым людям во славу Божью! — спор между пашенным и приказным решен не был, но утих. — Как там Огрызковы сыновья? Живы-здоровы? — спросил Рас-путу.
— Вчера видел! — ответил тот.
Иван передал Арефе грамоты брата и попросил:
— Дай мне коня, съезжу я к ним. — И как только казак указал на спутанных лошадей, приказал Сувору, все еще пылавшему от негодования: — Федька! Пойди оседлай и приведи! После перетаскаешь добро в избу или в балаган.
За два с лишним года Первуха со Вторкой срубили пятистенок, огородили двор пряслами, подвели под крышу амбар. Конюшня, лабаз и баня уже требовали ремонта. Льгота кончалась, а братья жили промыслом, но не пашней.
Оба они были дома, и далеко по округе разносился перестук отбиваемых кос.
Племянники бросили работу. По-хозяйски ослабили подпругу коня. Вторка принес корытце овса, высыпал в кожаный мешок и надел его на конскую морду. Встрече с дядькой племянники обрадовались, но дичились его еще больше, чем прежде, следили за каждым своим словом, будто гость был из начальствующих. «Волчата, — думал Иван, с тоской заглядывая в узкие глаза. — А то и волки уже!»
Солнце катилось на закат. Жара к вечеру стала злей. Конь хрумкал овсом, тыкал мешком в землю, подергивал кожей на боках и хлестал себя хвостом, отбиваясь от гнуса.
— Что в избу не зовете? — пожурил племянников Иван.
— Грязно там! — буркнул Первуха. — Солнце скоро сядет и овод сгинет. У костра веселей!
— У костра так у костра! — согласился Иван, присаживаясь на землю. — Какая пашня без семьи? — окинул взглядом двор. — А я вам невест добыл! — сбил на ухо шапку.
Племянники впились в дядьку настороженными глазами, замерли, как хищники при виде добычи.
— Нерусские? — тихо спросил Вторка.
— Откуда взяться русским девкам в братской степи? — посмеялся Похабов. — То ли мунгальской, то ли даурской породы! Откуда-то из-за моря. Хорошие девки, веселые!
— Нам нерусских не надо! — разочарованно буркнул Первуха. — Таких и сами добудем!
— Ты погляди-ка на них? — сын боярский раздраженно сбил шапку на лоб и обиженно замигал. — Да у моих девок носы длинней ваших! Дворовые слюнями истекли, поглядывая на них, в вечное холопство просятся.