Великий тес

Слободчиков Олег Васильевич

— Бояркан — ахай! Хочу повидаться и поговорить с ним! — сказал по-булагатски. Обернувшись к толмачу, просипел: — Скажи, пусть дадут ночлег, а то отправят вестника коротким путем, а нас будут морозить в седлах до утра. Знаю я их!

Встречавшие казаков молодцы чуть убавили спеси, почтения к гостям они не проявили. Ночевали казаки в ветхой юрте, со всех сторон закиданной снегом, и бездельничали, пока не прибыли люди Бояркана в богатых, покрытых сукном шубах.

Над выдутой ветрами степью с мотавшимися сухими травами на мерзлой земле сияло

яркое полуденное солнце. Вскоре казаки увидели на возвышенности большую белую юрту, окруженную кольцом других. Из всех юрт веретенами поднимался в небо дым. Годовалые бычки с заиндевелыми мордами с тупым любопытством преграждали путь всадникам и шарахались в стороны только перед грудью лошадей.

Казаков проводили в самую маленькую юрту. Внутри было тепло. Возле очага в одежде без всяких украшений сидели две молодые и смешливые девки.

Похабов велел казакам расседлать коней, сел возле жарко тлевшего кизяка, свесил над огнем заледеневшую бороду. Девки прыснули от смеха, вскочили с мест, сели возле решетчатой стенки, прижавшись друг к другу и укрывшись меховым одеялом, с опасливым любопытством выглядывали из него, как птенцы из гнезда. Казаки внесли в юрту седла с потниками, расстелили и сложили их вокруг огня, стали разматывать кушаки.

— Однако неласково встречает хубун! — проворчал Похабов, распахивая шубу. — Неспроста! Обиделся или еще чего. Может, Курбатка Иванов аманатил его мужиков?

Откинув полог, в юрту вошел приземистый мужик в крытой шубе, из тех, кто сопровождал казаков до селения. Он что-то прогыркал, разлепив смерзшиеся губы. Похабов обернулся к толмачу.

— Бояркан будет говорить с тобой вечером, когда солнце ляжет на землю. До тех пор велел ждать! — перевел слова братского мужика толмач.

Мужик окликнул сидевших в стороне девок. Те вышли на мороз и вскоре внесли в юрту освежеванную баранью тушу. В жилье резко запахло стужей и свежей кровью.

Не успело свариться мясо в котле, как тот же мужик в крытой сукном шубе откинул полог юрты и сказал, что Бояркан ждет гостей. Похабов поднялся, велел собираться толмачу. Болдырь бросил тоскливый взгляд на кипевший котел, на молодых девок, печально вздохнул и натянул на плечи кафтан.

— Кони остыли! — стал раздавать наказы казакам сын боярский. — Можно напоить. В степь не отпускайте. Хотя, — махнул рукой, — пусть пасутся. Нам отсюда и на конях не убежать! Ружья никому не давайте глядеть!

У входа в белую юрту стояли два мужика с обнаженными саблями. Иван с толмачом прошли мимо них. Внутри жилья было темно. Глаза не сразу различили ряд сундуков вдоль округлых стен, стопки меховых одеял на них. Посередине горел очаг. Он да свет из вытяжной дыры освещали юрту.

У огня сидел Бояркан, со всех сторон обложенный шелковыми подушками. Похабов впился в него глазами, высматривая перемены в настроении старого братского приятеля. Бояркан так же пристально разглядывал сына боярского.

За князцом, чуть поодаль, сидела старуха в богатой шубе. Несколько косатых молодцов

с любопытством глядели на вошедших. При обычном приезде, как гостю и как младшему по возрасту, первым приветствовать Бояркана надо было ему, Ивану. Как посол царя, он должен был выждать приветствия от его подданных.

— Что сарь? — наконец спросил Бояркан, не вставая с подушек. — Жив-здоров? Скот множится?

— Сайн! — кивнул сын боярский. Не так много времени прошло после его поездки в Москву. В Казанском дворце Сибирского приказа Похабов наслушался всяких баек о царской жизни. — Жив! Здоров! — коротко ответил по-русски.

Они с Боярканом не виделись с тех самых пор, как Похабов поставил зимовье на Осе, и в последний раз расстались дружески. Время не прошло бесследно. Побелели пучки волос в уголках губ и на подбородке Бояркана. Толстую косу будто гуще присыпали мукой. Поверх халата на князце была накинута соболья шуба. На голове — легкая шапка, шитая серебром. Не обеднели балаганцы за последние годы. Скорей, оправились после бед.

— Галди шамай! — по-свойски выругался Бояркан, разглядывая Похабова, губы его дрогнули в усмешке. — Ты был удалой дайша. Но и тебя не обошла старость. Так устроен мир! — подобрев, он вздохнул и назвал Ивана дуумгэй¹¹³.

Они понимали друг друга с полуслова. Толмач молчал, хмурился, с недоумением водил глазами но сторонам.

Иван сел, развязал бечеву мешка, вынул отрез сукна, слиток олова, две иглы, узелок с бисером. Бояркан пощупал сукно пальцами, что-то буркнул за плечо. Молодой родственник убрал подарки.

— Какая радость или беда привели тебя ко мне, дуумгэй? — спросил.

То, что Бояркан снова называл Похабова братом, было хорошим знаком, то, что вынуждал просить ясак, — плохим. Иван помолчал для пущей важности и тихо заговорил по-русски, с долгими перерывами, чтобы толмач переводил сказанное:

— В прошлые годы мы с тобой договорились: я построю острог, а ты будешь давать ясак. Послов от тебя давно не было. Я стал думать, не заболел ли ты? Жив ли? Решил сам навестить.

— Ясак, ясак! Галди шамай! — передразнил сына боярского Бояркан, пропустив мимо ушей лесть о беспокойстве. В прищуренных карих глазах заблестели недобрые огоньки. — Два раза я сам приносил ясак. А буряты все воюют между собой и с казаками. Казаки все воюют между собой и с бурятами. Приходят, грабят улусы. За что платить?

«Вот ведь! — с досадой поморщился Похабов. — И сюда дошла весть о перестрелке енисейцев с красноярцами».

— Все мы плохо царю служим, — оправдался со вздохами. — И казаки между собой ссорятся, и буряты. Дают клятву царю, потом изменяют. Ви-дальцы говорят, мунгалы опять появились в степи. Наверное, подстрекают к измене? — колко взглянул на Бояркана.

— Родственники ездят к родственникам! — рыкнул тот и жестко усмехнулся. — У нас один предок: все мы потомки Великого Могула! От него пошли бурятские, мунгальские и ойротские племена.