Великий тес
Шрифт:
— Вернулся уже! — пробормотал Похабов, привычно вытягивая руки к огоньку дымокура. — Дальше идти некуда! — А сам думал, отчего при встрече весной Якунька ничего не сказал про внука? И Герасим об этом ни словом не обмолвился, только посмеивался, будто знал наперед, как все обернется. Водя по сторонам разъеденными дымом глазами, он спросил про другое: — Нынешний воевода не сын ли ляху Ржевскому, который под Москвой воевал за казаков?
— Мы его о том не спрашивали, — похохатывая, отвечал Коська. Лицо казака было в отметинах и шрамах, как у драчливого пса, руки посечены, два пальца
Ни про Петруху со Вторкой, ни про Федьку Говорина оба даурца ничего не знали. Полк Михейки Сорокина в три сотни человек был перебит на пути к Амуру. Пропадали бесследно и малые, и большие отряды. Но кому-то Божьей помощью и в одиночку удавалось добираться до войска Онуфрия Степанова. Всякому живущему своя судьба!
На другой день товарищи переправили Похабова с его конем на правый берег Ангары. Здесь, на яру, неподалеку от старой кельи, почти квадратом были заложены четыре башни. Две из них уже подводили под кровлю. Судя по всему, в нижней части под ними были избы. Тына еще не выставляли. Вокруг сновали незнакомые казаки, явно не енисейские, присланные из других мест.
Наконец объявился свой человек.
— Дядька Иван? — удивленно воскликнул и обнял старого Похабова Анисим Михалев, можно сказать, пасынок. — Гляжу-гляжу, что за дед с саблей расхаживает? Едва узнал. Прости, дорогой!
— Что так мало наших? — спросил Иван, поликовавшись с ним щека на щеку.
— Мало! — согласился Анисим. — Старые енисейские за Байкал рвутся, на Лену, в полночный край. Здесь не разбогатеешь. А брат Гаврилка со мной. Он с твоим Яковом к Яндохе поехал. Решили проведать, узнать, не сделали ли ему обид. На днях братские и мунгальские люди большим скопом вышли из Иркута.
— Вот ведь! — недовольно крякнул старый Похабов. — А я на внука хотел посмотреть.
— Так я тебя сведу! — весело подхватил его под руку Анисим.
Он привел старого казака в добротный и просторный балаган, обложенный дерном. Возле двери на солнце сидела сноха со спящим младенцем на руках. Она узнала свекра, хоть тот был одет не по чину, поклонилась без прежнего смущения, откинула конскую сетку с тунгусской берестяной коробки, в которой спал внук. В его маленьком личике уже различалась родная кровь.
Посмотрев на внука, Иван смущенно провел рукой по кушаку. Одарить было нечем. Пощупал пистоль — не то.
— Доброго казака родила! — сказал снохе, снимая с плеча саблю. — Это ему отдела! Чтобы помнил!
Задерживаться возле острога Похабов не стал, хотел сесть на коня, но раздумал и повел его в поводу к часовне. Этого коня он решил дать вместо вклада в скит Герасима и там заночевать. Беглецкая жизнь закончилась, опасаться было нечего. Может быть, впервые в своей долгой жизни он был истинно свободен. Новые чувства переполняли грудь бывшего сына боярского. Дышалось легко и привольно. С тихой радостью Иван вскидывал глаза к синему небу и видел его таким, каким оно представлялось ему только в тесных застенках перед казнью. Будто впервые глядел на реку и вдыхал запах хвойного леса.
Монах, увидев его без сабли, ни о чем не стал расспрашивать, принял и благословил.
— Радость, радость-то какая! — ворковал, сияя глазами,
Иван не стал спрашивать, откуда Герасим знает про все это. Он привык ко многим тайнам и чудесам в жизни старца. По-стариковски проворчал в бороду:
— Шустры молодые — не нам чета! — Да спросил как о пустячном: — Когда привезет?
Герасим повел в сторону сияющими глазами, пожал плечами, разглядывая конские зубы, погладил лошадку по скуле и с уверенностью в голосе ответил:
— Все равно когда-нибудь привезет! Это предрешено задолго до нас с тобой!
Старый Похабов не стал допытываться и об этом. Ему с лихвой хватало того, что неподалеку от скита Якунька Похабов ставил государев острог.
Иеромонах повел его к пустоши, откуда видны были поднимавшиеся башни и стены, стал показывать, где надо копать ямы, где закладывать камни под основу будущего монастыря. Он возлагал на Ивана большие надежды и ждал от него помощи.
— Ну, вот и привел Бог! — с облегчением, как после дальнего пути, согласился бывший казачий голова и оглядел пустошь в лучах заходящего солнца. На месте каменистой поляны с вырубленным кустарником почудились ему златоглавые церкви, каменные храмы, зазвучал в ушах колокольный перезвон. Только на миг явилось взору и пропало это видение, но открывшаяся красота стоила трудов. Он весело обернулся к монаху и восторженно прошептал, будто боялся спугнуть в самом себе все запомнившееся: — Видать, вышел срок. Слава богу, свела нас с тобой судьба в начале жизни, слава богу, свела под конец!
— Какой же это конец? — стал посмеиваться монах. Это только начало! Не как вечные кочевники пройдем по этой земле, но заложим краеугольный камень будущего города. Блаженны начинающие великое дело, — стал креститься и кланяться на меркнущий восток, — они не увидят его конца, не усомнятся и не потеряют веры. И не отнимется от них Духа Святого, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже с Отцом и Сыном споклоняема и славима, глаголавшего пророки. Из всех жителей этого города мы — счастливей всех.
И началась новая жизнь Ивана Ивановича Похабова, та, которой прежде он не понимал: жизнь как радость спасения. Утром после молитв келарь выставил на стол под берестяным навесом котлы с ухой, за каждый сели по четыре вкладчика. Хлебали уху без хлеба чинно, неторопливо, и никогда в прежней жизни она не казалась Ивану такой вкусной.
За одним котлом напротив него сидел старый промышленный со всегдашним беспричинным весельем в лице, с редкими, торчавшими через один зубами в улыбчивых губах. После завтрака Похабов взял заступ и стал копать землю, где указал Герасим. Мелкими шажками, по-стариковски приволакивая ноги, к нему подошел все тот же веселый вкладчик с разинутым ртом. Рядом неспешно работали какие-то старики и калеки. Своего прошлого они не вспоминали, о прежней жизни не тосковали и не спрашивали.