«Великий Вавилон»
Шрифт:
— Ах, мисс Раксоль, простите меня, — смущенно пробормотал он. — Этого нельзя простить, но все-таки простите. Я не мог сдержать чувств, я не знал что делал.
— Зачем вы меня поцеловали? — повторила она.
— Потому что… Нелла! Я люблю вас. Я не имею права говорить этого…
— Почему вы не имеете права?
— Если Евгений умрет, я должен буду исполнять свой долг относительно Познани: я сделаюсь правителем страны.
— Ну и что же? — спокойно возразила она с очаровательной наивностью. — У папы сорок миллионов. Разве вы не согласились бы отречься от престола?
— Ах,
— Но принц Евгений не умрет, — сказала Нелла с уверенностью, — а если он будет жить…
— Тогда я буду свободен, я отрекусь от всех моих прав, чтобы вы стали моей, если… если…
— Если что, принц?
— Если вы согласитесь принять мою руку.
— Для этого, значит, я достаточно богата?
— Нелла!
Он склонился над ней. Вдруг послышался звон разбитого стекла. Ариберт бросился к окну и открыл его. При тусклом свете звезд он разглядел, что к задней стене дома была приставлена лестница, а в конце сада раздавались чьи-то шаги.
— Это был Жюль! — воскликнул он и, не прибавляя больше ни слова, ринулся по лестнице на верхний этаж.
Мезонин был пуст, а мисс Спенсер таинственно исчезла.
Глава XIX
Августейшие особы в «Великом Вавилоне»
Королевские покои «Великого Вавилона» пользовались славой первых во всем гостиничном мире. Залы и салоны некоторых дворцов Германии и, в частности, дворца сумасшедшего Людовика Баварского, быть может, превосходят их своей пышной роскошью и ослепительным, сказочным блеском богатства, но нигде в мире, даже на Эйтс-авеню в Нью-Йорке, нельзя было найти ничего более совершенного, законченного, красивого и — что не менее важно — более комфортабельного. Королевская квартира состояла из шести комнат: прихожей, салона или комнаты для аудиенций, столовой, желтой гостиной (где августейшие особы принимали своих друзей), библиотеки и королевской спальни, с которой мы уже познакомились. Самым важным и в то же время поражающим воображение являлся, конечно, зал для аудиенций, имевший пятьдесят футов в длину и сорок в ширину, с великолепным видом на Темзу. Убранство этого зала было в немецком вкусе, так как из шести его царственных посетителей четверо оказывались тевтонской крови. Но главную его славу составлял французский потолок работы Фрагонара, целиком перевезенный из одного известного дворца на берегах Луары. Стены были покрыты дубовыми панелями с каррарским панно в восемь футов вышиной, точь-в-точь скопированными с редких моделей, находившихся на Континенте. Ковер представлял собой древний образец турецкого искусства и был приобретен Феликсом Вавилоном по случаю у одного разорившегося румынского принца. Серебряные канделябры, теперь снабженные электрическими лампочками, были вывезены с берегов Рейна.
Каждая вещь имела свое прошлое. Царское кресло — по этикету не полагалось называть его троном, хотя трону оно ничем не уступало — было отнято Наполеоном у одного австрийского города и куплено Феликсом Вавилоном на распродаже после смерти известного французского
Только одна картина висела в приемной — это был портрет несчастного, но благородного Дон-Педро, императора бразильского. Подаренный Феликсу Вавилону самим императором, этот одинокий и величественный портрет как бы служил напоминанием королям и принцам о том, что империи падают и величие проходит. Один принц, занимавший апартаменты во время юбилея 1887 года — в то время под крышей Феликса Вавилона находились семь особ королевской крови, — прислал Феликсу краткое предложение убрать портрет. Феликс почтительно отклонил предложение, а принц выехал в другой отель, где у него было похищено драгоценностей на две тысячи фунтов.
Королевская приемная в «Великом Вавилоне» приобрела бы громкую славу одного из чудес Лондона, если бы была доступна для посетителей, но ее никогда не показывали, а если бы вы стали расспрашивать у гостиничной прислуги о собранных в ней чудесах, то услышали бы только какие-нибудь глупости, вроде того, что одна чистка турецкого ковра стоит 50 фунтов или что одна из ваз имеет трещину на пьедестале вследствие неосторожного с ней обращения во время шумной игры в жмурки четырех балканских принцесс, балканского короля и его адъютантов.
В конце июля, под вечер, в одной из оконных ниш этого великолепного помещения стоял принц Ариберт Познанский. На нем был общепринятый в Англии костюм — безукоризненный фрак с гарденией в петлице и с неизбежной складкой вдоль панталон. Казалось, принц был весел и поджидал кого-то, так как часто оборачивался и быстро через плечо поглядывал на дверь за королевским креслом. Наконец в дверях появился запыхавшийся сгорбленный старый человек с типичными немецкими манерами и положил какие-то бумаги на столик возле кресла.
— А, Ганс, дружище, — поприветствовал Ариберт вошедшего, подходя к нему, — мне надо поговорить с тобой. Каким тебе показалось состояние его королевского высочества?
Старичок поклонился по-военному.
— Не очень хорошим, ваше высочество, — ответил он. — Я служу его высочеству вашему племяннику со времени его совершеннолетия, служил раньше его царственному родителю, но я никогда не видел…
Он не договорил и с удрученным видом развел руками.
— Чего ты никогда не видел?
Ариберт ласково улыбнулся старичку. Сразу было видно, что эти два человека, столь различные по положению, были близки между собой.
— Знаете ли, принц, — снова заговорил старик, — что мы должны принять финансиста Симпсона Леви — кажется, так его зовут — в приемном зале? Без сомнения, осмелюсь заметить, для финансиста подошла бы и библиотека.
— Да, вероятно, ты прав, — согласился принц Ариберт, — но, похоже, у твоего господина есть на это свои, особые причины. Скажи-ка, — продолжал он, меняя тему разговора, — как случилось, что ты покинул принца, моего племянника, в Остенде и вернулся в Познань?