Великолепная Ориноко
Шрифт:
— И ты полагаешь, что я буду обсуждать эту гипотезу? — спросил Жак Эллок.
— А почему бы и нет? Она не хуже гипотез Баринаса и Фелипе...
— Ты хочешь сказать, не лучше.
— Почему это?
— Потому что Ориноко — это Ориноко.
— Прекрасный аргумент, Жак!
— Так стало быть, месье Эллок, вы разделяете точку зрения господина Мигеля?
— Полностью... мой дорогой Жан.
— Бедная Вентуари! — рассмеялся Жермен Патерн. — Я вижу, что у нее нет шансов на успех, и потому оставляю ее.
Четвертого, пятого и шестого октября плавание потребовало огромных усилий от экипажа. Приходилось работать и бечевой, и веслами, и шестами. После Пьедра-Пинтада лодкам постоянно приходилось лавировать среди многочисленных островков и скал, что существенно затрудняло и замедляло продвижение. Несмотря на попутный ветер, пользоваться парусами в этом лабиринте было невозможно. А в довершение неприятностей на пироги то и дело обрушивались потоки дождя, не позволяя пассажирам высунуть нос из-под навеса.
За скалами начинались пороги Санта-Барбара, которые, к счастью, удалось преодолеть, не перетаскивая пироги волоком. Пассажиры не обнаружили здесь развалин деревни, о которых упоминает господин Шафанжон, и у них даже возникло ощущение, что в этих местах на левом берегу никогда не жили оседлые индейцы.
Только после Кангрео плавание вошло в нормальную колею. К шести часам вечера пироги достигли деревни Гуачапана, где и решено было остановиться. Вальдес и Парчаль считали, что экипажу надо отдохнуть хотя бы полдня и ночь.
Вся деревушка состояла из полдюжины давно покинутых хижин. Жители оставили ее из-за нашествия термитов, жилища которых достигают двух метров в высоту. Победить этих «древесных вшей» нет никакой возможности, можно лишь уступить им поле сражения, что и сделали индейцы.
— Таково могущество бесконечно малых, — заметил Жермен Патерн. — Ничто не может противостоять этим букашкам, когда они исчисляются миллиардами. Можно распугать стаю ягуаров, можно даже избавить от них край... от этих хищников не бегут...
— Бегут только индейцы пиароа, — сказал Жан, — если, конечно, верить тому, что я прочел.
— Здесь дело в суевериях, а не в страхе, — ответил Жермен, — в то время как муравьи и термиты делают местность совершенно немыслимой для обитания.
Около пяти часов вечера матросам «Мориче» удалось поймать черепаху. Из нее были приготовлены великолепный суп и не менее великолепное рагу, которое индейцы называют санкочо. Кроме того, соседний лес изобиловал обезьянами, морскими свинками, пекари, казалось, поджидавшими выстрела, чтобы украсить меню наших путешественников и позволить им сохранить в неприкосновенности свои запасы. Повсюду росли ананасы и бананы. Над деревьями шумными стаями летали утки, белобрюхие гокко, черные древесные куры. Рыб в воде было так много, что индейцы убивали их стрелами. За час можно было доверху наполнить шлюпку рыбой. Из чего можно заключить, что путешествующим в верховьях Ориноко отнюдь не грозит голодная смерть.
За Гуачапаной ширина реки достигает пятисот метров. Однако в проходах между многочисленными островами образуются бурные пороги, сильно затрудняющие плавание. Лишь к ночи добрались «Мориче» и «Гальинета» до острова Перро-Агуа.
Следующий день был дождливый, ветер беспрестанно менялся, вынуждая идти на веслах, и только через сутки пироги достигли лагуны Карида.
По свидетельству господина Шафанжона, здесь некогда была деревня, покинутая индейцами пиароа, из-за того что один из жителей погиб от когтей ягуара. Французский исследователь нашел на месте деревни всего несколько хижин, принадлежащих индейцу по имени Баре, по всей вероятности, менее суеверному или же менее трусливому, чем его собратья. Он устроил здесь ранчо[115], и это ранчо явно процветало. У него были маисовые, и маниоковые поля, плантации бананов, ананасов и табака. На службе у этого индейца и его жены была дюжина пеонов, которые жили в согласии и довольстве.
Было бы в высшей степени нелюбезно отказаться от приглашения этого славного человека посетить его ранчо. Едва пироги пристали к берегу, он вышел им навстречу и поднялся на борт одной из них. Ему поднесли рюмку агуардьенте, но он согласился на нее лишь при условии, что путешественники придут к нему пить тафию и курить сигареты из местного табака. Отклонить приглашение не было никакой возможности, и они пообещали посетить его ранчо после ужина.
В этот момент произошел незначительный инцидент, которому никто не придал — да и с чего бы? — особого значения. Уже покидая «Гальинету», Баре обратил внимание на Хорреса, которого Вальдес нанял матросом в Сан-Фернандо. Читатель, конечно, помнит, что этот испанец предложил свои услуги, так как намеревался добраться до миссии Санта-Хуана. Баре с любопытством взглянул на него и принялся расспрашивать:
— Послушай, друг, мне кажется, я тебя где-то уже видел.
Хоррес слегка нахмурился, но поспешил ответить:
— Во всяком случае не здесь, я никогда не был на вашем ранчо.
— Это странно... Иностранцы редко бывают в Кариде... а уж если появится какой-нибудь, то его лицо не забывается, даже если видел его всего один раз.
— Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо?
— А когда вы там были?
— Недели три назад.
— Нет, значит, не там... я уже два года как не был в Сан-Фернандо.
— Тогда вы ошибаетесь, — резко ответил испанец, — вы меня никогда раньше не видели, это мое первое путешествие в верховья Ориноко.
— Очень может быть, — ответил Баре, — и все-таки...
На этом разговор окончился, и если Жак Эллок и слышал его окончание, то не придал ему ни малейшего значения. Действительно, зачем бы стал Хоррес скрывать, что он уже бывал в Кариде?
Вальдес, впрочем, не мог им нахвалиться: сильный и ловкий, Хоррес брался за любую работу, какой бы тяжелой она ни была. Единственно, что можно было поставить ему в упрек, так это его молчаливость и замкнутость: он обычно держался в стороне, предпочитал слушать, не принимая участия, разговоры матросов и пассажиров.
Однако после разговора Баре с Хорресом Жаку Эллоку пришло в голову спросить последнего, с какой целью он направляется в Санта-Хуану. Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось миссии, с нетерпением ждал ответа испанца. Тот ответил спокойно, без тени смущения:
— Я с детства принадлежал церкви, был послушником в монастыре Мерсед в Кадиксе. Потом меня потянуло в странствия. В течение нескольких лет я служил матросом на военных судах. Но эта служба скоро мне надоела, и мое изначальное призвание взяло верх, я мечтал стать миссионером... И вот, полгода назад, находясь с торговым судном в Каракасе, я услышал о миссии Санта-Хуана, основанной несколько лет назад отцом Эсперанте. Я решил туда отправиться, не сомневаясь, что буду хорошо принят в этом процветающем заведении... Я покинул Каракас и, нанимаясь матросом то на одну, то на другую пирогу, добрался до Сан-Фернандо. Я ждал случая отправиться дальше вверх по Ориноко, и мои запасы, то есть то, что я сэкономил во время путешествия, уже подходили к концу, когда ваши пироги прибыли в Сан-Фернандо. Прошел слух, что сын полковника де Кермора, в надежде отыскать отца, отправляется в Санта-Хуану. Узнав, что Вальдес набирает экипаж, я предложил ему свои услуги, и вот я на «Гальинете»... И могу с полной ответственностью заявить, что этот индеец никак не мог видеть меня в Кариде, потому что сегодня вечером я очутился здесь впервые в жизни.