Велькино детство
Шрифт:
Тонкие чёрные ветки шуршали по траве, осыпаясь тёмно-зелёными листочками, и, как назло, хватались за всё что можно, словно из последних сил сопротивляясь своей судьбе – быть попиленными на дрова, так что Велька поминутно останавливал деда и распутывал их. Ветки кололи и царапали его руки, и он почти уже с ненавистью рвал и ломал их.
Когда они приволокли к бане последний абрикос, утреннего радостного чувства у Вельки уже почти не осталось. Они свалили дерево к остальным, на пружинящую гору чёрных ветвей. Дед, шаркая шлёпанцами, ушёл, а Велька задержался.
Он поглядел на беспорядочное чёрно-зелёное переплетение, совсем не похожее на прежние деревья, на уже темнеющую грязно-оранжевую,
Обтёр его о футболку и надкусил твёрдую мякоть.
– Тьфу, – тут же выплюнул он кислющий кусок и выкинул абрикос под забор. – Дрянь какая!
Два последних дерева так и остались стоять.
Как Велька бассейн для нутрий строил
У деда с бабушкой было много зверей. То есть «скотины», как выражалась бабушка.
Так и говорила – «уйди, скотина», отпихивая от кормушки морду настырной коровы Зорьки, чтобы положить охапку сена. Голодная Зорька имела обыкновение высовываться из коровника и оглушительно мычать – так, что маленькая Полинка, застигнутая во дворе этим воплем, со всех ног кидалась в дом, теряя на бегу шлёпанцы. В курятнике – отгороженной пристройке возле дома – жили куры, и там всё время кипела бурная птичья жизнь. Бабушкины куры отличались неуживчивым нравом, и поэтому что ни день в курятнике приключался переполох: там слышалось оглушительное квохтанье, прорезаемое победным жестяным кличем петуха, курицы тяжело перепархивали с насеста на насест, а в горячем летнем воздухе плыли пух и перья. Маршруты свои Велька обычно прокладывал в обход курятника.
За забором-сеткой жили утки и индоутки – «тюрки», как их называла бабушка. Утки и «тюрки» были птицами флегматичными до зевоты и ничем примечательным себя не проявляли. Интересно было наблюдать только за утятами. Их держали отдельно от взрослых уток, пока они не подрастали настолько, чтобы их не затоптали. Велька иногда помогал Полинке выгуливать утят. Смешные и пронзительно жёлтые, они быстро-быстро бежали по двору, переваливаясь на перепончатых лапках, и нежно свиристели. В утятах был силён стадный инстинкт, и, когда их разом выпускали из загончика, издалека казалось, что по двору мечется целый клин огромных одуванчиков.
Иногда ребята даже набирали в таз воды, пускали одного-другого утёнка в плаванье, и те суматошно носились от края к краю, расплёскивая воду. Впрочем, серьёзно Велька никогда с утятами не возился – это было девчоночье занятие, к тому же потом их надо было сушить под лампой, укутывать полотенцем, баюкать, а от этих действий Вельку просто передёргивало.
Был ещё старый пёс Кардамон, обитавший в будке и державший в отношении Вельки вооружённый нейтралитет, и была кошка Глашка – тощая, пронырливая и удивительно плодовитая. Из породы настоящих деревенских кошек, цвета жёваной бумаги в клеточку, с серыми подпалинами, она каждый год педантично приносила по пять штук котят. У бабушки не хватало духа их утопить, и подросших котят раздавали по родственникам и знакомым. Но, как правило, кошкоприёмный ресурс был сильно ограничен, ведь у большинства знакомых и родственников подрастали Глашкины дети предыдущих поколений.
– Дед, ты завёз бы кошенят, – говорила обыкновенно бабушка, наблюдая, как двое-трое оставшихся котят, оттеснив от еды мать, энергично работают челюстями. Ели котята, как и Глашка, всё: от жареной картошки до кукурузы – и вообще были зверями неприхотливыми и всё время голодными.
– Уйди, дура, наплодила ораву, – укоряла бабушка Глашку, которая, подняв хвост, следовала за ней на кухню.
Тогда дед сажал котят в старый кожаный портфель – так, что оттуда высовывались только ушастые мяукающие головы, – и уносил их по улице в бригаду, определяя кого в конюшню, кого на элеватор, а кого и на склад.
Но самыми интересными для Вельки зверями были нутрии.
Они жили в специальном отдельном сарае с бетонным полом (чтобы не прокопали ход для побега) и в кирпичных клетях (чтобы не прогрызли стен). Когда Велька в первый раз увидел их, то даже слегка испугался. В полутьме, на дне чёрных квадратов, возились какие-то покатые обтекаемые тени, и лишь изредка мелькал отблеск тусклой лампочки на густой плотной шерсти. Поднеся лампочку на длинном проводе поближе и наклонясь, Велька увидел, как на него из темноты, вознеся острую мордочку кверху и поднявшись на задних лапах, смотрит огромная крыса, размером с трёх Глашек сразу. Понюхав воздух и убедившись, что Велька не морковка, не свёкла и даже не лебеда, зверёк опустился на четыре лапы и продолжил грызть какую-то разлохмаченную палку.
С крысой, как потом понял Велька, нутрий роднил только длинный голый хвост. В остальном же они были чудесными добродушными зверями, не лишёнными обаяния. Во-первых, у них был очень красивый мех – плотный и густой, который, казалось, так и ждал, чтобы на него упал свет, чтобы заиграть серебряными переливами. Неважно, какого цвета была нутрия, – чёрная или серебристая, – она всегда будто посверкивала на солнце. Сами грызуны понимали свою красоту и старались поддерживать себя в самом выгодном виде, обычно по полдня вычёсываясь и умываясь. Вторым замечательным качеством нутрий была их удивительная способность за считаные минуты обглодать любую ветку. Велька бросал в клети срезанные ветви яблони или акации, и в темноте тут же начинались возня и деловитый хруст, а потом Велька доставал белые, почти отполированные зубами древесные скелетики. Зубы, кстати, у нутрий были тоже замечательные – два огромных оранжевых резца, которые они щерили по всякому поводу.
В общем, с какого боку ни посмотри, нутрии были зверями обстоятельными и куда более внушительными, чем какой-то пищащий жёлтый пух на ножках.
Окончательно грызуны покорили Вельку, когда у них родились детёныши. К его удивлению, они с первого часа были уже глазастые и очень самостоятельные. Посадив на ладонь миниатюрную копию нутрии, Велька обнаружил у неё все те же повадки, что и у взрослой. Малыш так же умывался, вычёсывался, поводил мордочкой и грыз веточки, придерживая их передними лапками.
А когда Велька углядел у детёнышей перепонки на лапах, счастью его не было предела. Нутринёнок был тут же погружён в большую бочку с водой, где мгновенно пронырнул от края до края, а затем торпедой заносился по всей бочке с такой скоростью, что Велька с трудом его поймал. Понятное дело, что купания чёрных нутринят тут же стали для Вельки излюбленной забавой. Однако день за днём детёныши росли всё больше, вскоре уже не помещаясь на ладони, и на Велькину бесцеремонность начинали огрызаться. Учитывая, какие у них были зубы, водные процедуры пришлось прекратить.