"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— А мой друг Ли, — отец Амио поднялся, — он был из старой христианской семьи. Они крестились еще при отце Маттео Риччи. И жена его покойная, она давно умерла, хоть и была маньчжуркой — тоже верила в Спасителя. Но дома, за закрытыми дверьми. Вы, же сами видели — в церкви, на мессе у нас только священники и послушники.
Джованни послушал пение птиц: "Но почему? Император, по вашим рассказам, разумный человек — почему он запрещает христианство?"
— Потому, — ответил отец Амио, идя к выходу из сада, — почему эта страна и называет себя "поднебесной империей". Нет другого неба, кроме этого, — он показал рукой вверх, — нет другого мира, Джованни, нет других богов.
— Это не сила, отец Амио, — коротко сказал мужчина, — это страх. Тот же страх, что…, - он не закончил и поморщился. "Беловодье, — вспомнил Джованни странное, певучее слово. "Нет, нет, — подумал мужчина, — я не знаю, что это такое. Я забыл".
— Вы только, пожалуйста, не вздумайте проповедовать, — сердито велел отец Амио, когда они уже подходили к лошадям. "Даже мы этого не делаем. Вы же не хотите, чтобы ваша голова полетела с плахи, а вслед за ней — и наши головы?"
— Ну как я могу? — Джованни вскочил в седло и широко, чарующе, — как ребенок, — улыбнулся. "Я же не священник, отец Амио, я едва помню, как меня зовут, как я могу проповедовать?"
— Ну, — иезуит тронул лошадь, и они поехали по обсаженной кустами шиповника, широкой дороге, на юго-восток, к городу, — молитвы-то вы помните, Джованни.
— Помню, — тихо ответил мужчина. "Обещаете ли вы жить в христианской вере, по милости Господней, — увидел он, на мгновение освещенные солнцем слова. "Обещаю, — пронеслось у него в голове, а потом все затянул белесый, непроницаемый туман. Джованни, приостановив лошадь, подумал: "Кто-то плачет. Не вижу, ничего не вижу".
— Что случилось? — озабоченно наклонился к нему отец Амио.
— Нет, нет, все в порядке, — улыбнулся Джованни и, на мгновение, закрыл глаза.
Император Хунли взглянул на медленно двигающиеся зодиакальные фигуры. Устроившись под шелковым балдахином, он сказал доверенному чиновнику: "Пусть начинают, Хушэнь".
Художники шли чередой перед императором, держа в руках развернутые свитки. "Жаль, что отец Кастильоне умер", — вздохнул про себя Хунли. "Вот он бы, — отлично написал Мэйгуй, он умел совместить китайскую живопись и то, что они умеют делать там, на западе".
Император щелкнул пальцами: "Вот этот". Он поманил к себе Хушэня и, не глядя на упавшего ниц художника, шепнул: "Передай ему словесное описание. Я хочу, чтобы ее изобразили здесь, в этих садах, на берегу озера, с эрху в руках. Картина должна петь".
Хунли прислушался и улыбнулся — откуда-то издалека доносилась нежная, едва слышная мелодия. Он махнул рукой, и, когда дорожка очистилась, спросил: "Работа над "Цинским историческим сводом" продолжается, я надеюсь?"
— Тридцать ученых сейчас заняты именно этим, — ответил Хушэнь.
— Когда я вернусь с юга, я все прочту, — император поднялся: "И внесу свои коррективы, разумеется. Подготовь указ о награждении тех военных, что поймали остатки этого братства "Белого Лотоса". Что у нас еще? — он нетерпеливо взглянул на чиновника: "Завтра утром надо уже ехать на юг. Казни все-таки должны проходить в присутствии императора, так правильней. Надо вселять уважение в подданных. Уважение и страх".
— Тот священник, что проверял здешние фонтаны, — почтительно сказал Хэшень, — просит вашего разрешения представить один интересный механизм, который он построил.
Хунли вздохнул: "Конечно, я бы с большим удовольствием сейчас поставил Мэйгуй на четвереньки. Ладно, у нас еще вся ночь впереди. Она непременно забеременеет, здоровая, юная девушка, я ее от себя две недели не отпускал, — он улыбнулся и кивнул: "Зови".
— Обязательно поклонитесь, — наставлял отец Амио Джованни, когда они спускались по мраморной лестнице к озеру. "Падать ниц — это только для китайцев, но кланяться надо, и глубоко. И не обращайтесь к нему, пока он первый с вами не заговорит".
— Музыка, — Джованни остановился. "Слышите, святой отец? Очень красивая, как будто птица поет".
— Пойдемте, — сердито сказал иезуит, подталкивая Джованни. "Не след заставлять его величество ждать".
Хунли посмотрел на высокого, темноволосого, худощавого человека в черном халате и про себя улыбнулся: "Все ученые выглядят одинаково, что наши, что эти, с запада. Глаза у них, — император задумался, — наивные глаза, детские".
Двое слуг осторожно опустили на дорожку небольшой деревянный сундук.
— Ваше величество, — отец Амио так и стоял со склоненной головой, — один из наших священников делал этот механизм для вашего уважаемого предка, императора Канси, и вот, — он повел рукой в сторону Джованни, — наш инженер смиренно просит мгновения вашего внимания, чтобы представить вам такую же модель.
Джованни рассеянно слушал музыкальный, незнакомый язык, выхватывая те несколько слов, что он знал. Император был чуть выше его, сильный, широкоплечий мужчина, с седоватой, ухоженной бородой и темными, пристальными глазами. "Он, конечно, выглядит моложе шестидесяти пяти, а я, — Джованни вдруг вспомнил свое отражение в зеркале, — я постарел. Я бы себе двадцати пяти не дал. Господи, я ведь даже не помню, когда я родился. И где — тоже не помню".
— И оно будет ездить? — скептически спросил Хунли, рассматривая тележку на четырех колесах, с установленной посередине жаровней. Над ней помещался бронзовый шар с отверстием.
Джованни разжег угли: "Переведите его величеству, отец Амио. Оно будет прекрасно ездить. Огонь нагревает воду в шаре, она превращается в пар, вырывается из отверстия, попадает на трансмиссию и вращает колеса. Все просто".
— Если бы можно было построить большой механизм, — подумал Джованни, глядя на то, как тележка начинает медленно катиться по дорожке, — такой, который мог бы перевозить людей…