"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Надо поставить на него пушку, — Хунли погладил бороду и улыбнулся. "А еще лучше — сделать сотню таких тележек, с пушками. Никакая пехота и конница против этого не устоят".
Из бронзового шара повалил пар, колеса закрутились быстрее. Джованни услышал, как император смеется.
— Отлично, отлично, — Хунли похлопал отца Амио по плечу. "Пусть работает дальше, и пусть учит китайский — я хочу, чтобы он встретился с нашими инженерами".
— Конечно, конечно, — закивал иезуит. С дорожки донесся звонкий лай собаки и девичий голос: "Нет, нет, Наньсин, нельзя! Нельзя, милый!"
Джованни застыл — маленькая, черно-рыжая, похожая на льва собака, оскалившись, рычала на тележку. Невысокая, стройная девушка в расшитом птицами и цветами розовом халате подхватила песика на руки. Она сказала что-то по-китайски, качнув изящной, убранной драгоценными заколками, головой.
— Какие глаза, — Джованни восхищенно проводил ее взглядом. "Как самая черная, самая жаркая ночь. А сама — белее снега, и этот румянец на щеках…".
— Нижайше прошу прощения, ваше величество, — Мэйгуй встала на колени перед императором, опустив голову на дорожку. "Я бежала, но за Наньсином было не угнаться…, Я готова понести наказание".
Хунли внезапно улыбнулся и похлопал рукой по подушкам. "Благородная госпожа Мэйгуй с удовольствием посмотрит на этот механизм. У вас ведь есть еще угли, отец Амио?"
— Конечно, — возясь с тележкой, ответил Джованни, когда иезуит перевел ему. "Только не смотри на нее, — приказал себе мужчина. "Пожалуйста, не смотри. А что я покраснел — это от огня, он тут совсем рядом". К запаху гари примешивался тонкий, неуловимый аромат розы.
Тележка стала разгоняться. Мэйгуй захлопала в ладоши, удерживая собачку за вышитый жемчугом поводок. Хунли, незаметно погладив ее по спине, наклонившись, шепнул: "Я велю ему сделать еще какие-нибудь игрушки, развлечь тебя, пока я в отъезде. Я бы взял тебя с собой, но не стоит будущей матери наследника смотреть на казни. Да и врачи говорят, что если ты беременна, то лучше никуда не ездить".
— Я надеюсь к вашему возвращению обрадовать вас хорошими новостями, мой господин, — едва слышно сказала Мэйгуй, опустив длинные, черные ресницы. "Благодарю вас за заботу, мне будет очень одиноко без вас".
— Я скоро вернусь, — Хунли щелкнул пальцами и велел Хушэню: "Пусть накрывают стол, я хочу пригласить священников к обеду. Иди, — он велел Мэйгуй, — тебе сейчас принесут что-нибудь, в павильон".
Джованни проводил глазами чуть колыхающийся подол халата, маленькие ноги, что переступали по дорожке: "Мэйгуй. Это же значит "роза". Она и вправду — как цветок".
Мэйгуй стояла на четвереньках, постанывая, вытянув руки, комкая драгоценный шелк на ложе. Император накрыл ее своим телом. Рассмеявшись, прижав ее к подушкам, он спросил: "Чувствуешь?"
— Да! — крикнула девушка, найдя его ладонь, вцепившись в нее, прижав к своим губам. "Да, мой господин, да!"
— Инженер, — спокойно, холодно подумала Мэйгуй, оказавшись на коленях у императора, опускаясь на него. Она посмотрела в темные глаза Хунли и вспомнила ласковый, смущенный взгляд европейца. "Это очень хорошо, что он инженер. Все будет сделано так, как надо".
— О чем ты думаешь? — спросил император, обнимая ее, прижимая к себе поближе.
— О том, как принесу вам сына, — выдохнула Мэйгуй. Она уронила растрепанную, пахнущую розами голову ему на плечо.
Ему снилась женщина. Она лежала рядом, едва слышно, размеренно дыша. Джованни, спрятав лицо в ее распущенных волосах, поцеловал ее шею: "Спи спокойно. Я люблю тебя". Она чуть пошевелилась, и, зевнув, пробормотав что-то — устроилась в его руках. "Сердце бьется, — ласково подумал он. "Как хорошо, Господи". Он и сам задремал, а потом проснулся, слыша чей-то плач. "Как холодно, — подумал Джованни. "Почему она такая холодная? И кто это плачет?"
Он открыл глаза и посмотрел на простое, деревянное распятие на беленой стене. Окно было открыто — во сне он отбросил шелковое одеяло. Сейчас, дрожа, потянувшись за халатом, Джованни взглянул на темные тучи, что нависли над городом.
— Дождь будет, — понял Джованни и зажег свечу. Булавка лежала на столе, поблескивая тусклым золотом. Он прикоснулся к ней пальцем: "Отец Франческо говорил. Вольные каменщики. Где же я ее взял? Не помню, ничего не помню. Хотя нет, — из белесого тумана показалось лицо мужчины и тут же, — Джованни помотал головой, — пропало.
— Еще лица, — подумал он. "Они были нарисованы на бумаге, я видел. А потом исчезли, и я даже имен их не помню. Да что там, — он тяжело вздохнул и потянулся за своими заметками, — я ведь не знаю, кто я такой.
На полях тетради, рядом с искусным рисунком маленького воздушного шара была набросана роза — едва распустившаяся.
— Но как я могу? — Джованни взял перо и повертел его в руках. "Нет, нет, она принадлежит императору…, Что за чушь! — он внезапно разозлился. "Она человек, такой же, как и я. Я видел, она на меня смотрела, — Джованни приложил ладонь к внезапно покрасневшей щеке. "Но мы даже объясниться не сможем, я ведь не знаю китайского языка…, Все равно, — он еще раз взглянул на розу и прошептал: "Мэйгуй…, Я знаю, я знаю — я все вспомню, обязательно".
Джованни закрыл глаза и вгляделся в серый, тяжелый сумрак. "Дождь, — пробормотал он. "Холодно, лужи стоят на дороге. Кто-то умер, я знаю, я чувствую это. Надгробие белого мрамора. Крест. Только ничего не разобрать, туман вокруг". Взяв перо, внезапно улыбнувшись, Джованни стал чертить. "Ей понравится, — решил Джованни, разглядывая рисунок. "Я видел тут воздушных змеев, но это совсем другое".
Мэйгуй приняла из рук служанки халат и спросила, не разжимая губ: "Как братья в столице?" Девушка, — невзрачная, смуглая, с убранными в суровый пучок волосами, так же тихо ответила: "Все готово, сестра. Как только взойдет красное солнце — мы ударим по всему Пекину. Братья на юге ждут нашего сигнала. Возьмите, — она незаметно сунула в руку девушки крохотную записку. "Это от него".
— Будь твердой, — прочитала Мэйгуй еле заметные иероглифы. Присев на обтянутую раззолоченным шелком скамью, чувствуя, как умелые руки служанки расчесывают ей волосы, она пообещала себе: "Буду. Иначе нельзя".
Она вспомнила, как еще в Запретном Дворце, нашла в шариках своей рисовой пудры незаметный, сложенный листок. Между лучей красного солнца было написано: "Сестра едет с вами в Летний Дворец, убирать и прислуживать".
Мэйгуй полюбовалась сложной прической. Поиграв нефритовой заколкой, она велела: "Туфли".