"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он набил трубку и, затянулся, обхватив колено руками: "Нет, и не думай даже. Это просто ночь такая выдалась, и тот голос женский, как на грех. Сейчас пройдет".
Питер поворошил бронзовой кочергой дрова в камине: "Вот и все. А потом, когда я похоронил, — он помолчал, — Марию, мы с Майклом добрались до Кейпа. Там уже сели на корабль. Мне очень, очень жаль, Теодор".
Федор сидел с закрытыми глазами. "Кто эта женщина, на портрете? — спросил он.
— Наш общий предок, — ничуть не удивившись, ответил Питер. "Миссис Марта де ла Марк, по первому мужу — Кроу. И она, и ее первый муж были русскими, бежали из Москвы при царе Иване, том, которого вы Грозным называете. Она была Вельяминова, а муж ее — Воронцов, — поэтому и Кроу, — мужчина чуть улыбнулся и стал разливать кофе. В кабинете, — просторном, с большим глобусом на дубовом постаменте, со шкурами тигров на паркете палисандрового дерева, — было тихо.
Большие часы с бронзовой фигурой Меркурия пробили одиннадцать раз.
— Мой дед, — Федор все смотрел на икону, — его тоже Федор звали, он для царя Петра в Италии картины покупал и статуи. Он разбирался в искусстве. У нас в Санкт-Петербурге парк есть, называется — Летний сад. Там стоят те статуи, что он привез из Флоренции. Эту икона тоже — из Италии, только, как она туда попала? — Федор посмотрел на Питера.
— Не знаю, — вздохнул тот. "Хотя давайте посмотрим, у меня есть наше родословное древо. Оно неполное, конечно, сами понимаете. Семью разбросало по миру".
Он встал, и Федор спросил: "Что с дочкой Джованни, Констанцей, он о ней часто говорил?"
— С ней все хорошо, — Питер отпер книжный шкап орехового дерева. Он достал старый, пожелтевший лист бумаги. "Она с нашей родственницей дальней, Эстер, в Бостоне. Девочка маленькая еще, да и война вот-вот начнется. Незачем ее пока сюда возить, там спокойней.
— Мне ведь тоже, — он присел за большой стол, — сначала написали, что их корабль утонул. Кузен мой, капитан Стивен Кроу. Он военный моряк, в Атлантике плавает. Как я вернулся, я сначала его письмо прочел. Уж потом Джон, сын его светлости приехал, и письмо от самой Эстер передал. Она замужем была, и уже овдовела. Брат ее старший погиб, Иосиф его звали, он очень хороший врач был, — Питер посмотрел на бумагу и попросил: "Идите сюда".
Федор наклонился над его плечом и почувствовал, что у него темнеет в глазах. "Я знаю человека с такой фамилией, — сказал он. "Он священник, итальянец. И у него сестра есть, младшая".
— Сейчас внесу их сюда, — Питер потянулся за пером. "И вас тоже, и вашего брата. Все мы, оказывается — он внезапно усмехнулся, — родственники".
— А почему "Корвино"? — поинтересовался Федор, когда Питер, закончив, посыпал бумагу мелким песком. "Хотя да, это "ворон", по-итальянски".
— Синьор Теодор там строил под этой фамилией, как вы, во Франции — Корнель, — Питер улыбнулся.
— Вот его дети, видите — Петр в России остался, это предок ваш. У Стефана детей не было, холостяком умер, в Париже. Джованни — тоже архитектором стал, а Мария вышла замуж за Элияху Горовица, врача. В Амстердаме они жили. Потом развелись, правда, — отчего-то вздохнул мужчина. Он уже начал сворачивать бумагу, как Федор указал на какую-то запись: "А это что?"
Красивые губы Питера внезапно сжались в жесткую линию. "Неважно".
— Как это неважно! — зло сказал Федор. "Это и мой предок тоже, этот синьор Теодор, так что извольте рассказать".
— Ладно, — согласился Питер.
— Они в Лондоне гостили. У них и последний ребенок тут родился, девочка, Полина. Потом поплыли обратно в Венецию. Дочке их уже год был, или даже больше, и сын был с ними, младший, Джованни. На их корабль напали пираты, берберские. Всех захватили в плен. Синьор Теодор, если верить тому, что рассказывают — был человек еще повыше вас, и мощнее. В общем, — Питер тяжело вздохнул, — он, конечно, с ними дрался. Но все равно — жену его и дочку убили, у него на глазах. Их с Джованни в Тунис отвезли. Там его ослепили, и руку отрубили, правую.
Федор долго молчал, и, наконец, спросил: "А потом?".
— А потом они с сыном из плена бежали и добрались до Венеции, — Питер вскинул на него лазоревые глаза.
— Слепым бежал, — Федор сглотнул. Питер спокойно кивнул: "Да. Теперь вы все знаете. Он долго прожил, синьор Теодор, еще сорок лет после этого. Но так и не женился больше. Вы, если в Венецию попадете, поищите его таблички. Он там немало построил. После возвращения из плена — тоже. Я их видел, его палаццо".
— Еще и строил, — удивленно сказал Федор. Питер убрал бумагу: "Он сыну своему рассказывал, а тот — чертил. Вот так, — он поднялся: "Давайте еще бутылку открою, не каждый день родственника встречаешь. Не волнуйтесь, найдется ваш брат. Мария вот…, - он осекся и махнул рукой: "Простите".
Федор взял у него бутылку бордо. Откупорив, он проговорил: "Ничего. Я ее похоронил уже, и панихиды по ней отпели. Я, — мужчина помолчал, — привык, Питер. Ничего, что так вас называю? — Федор подвинул ему серебряный бокал.
— Тебя, — поправил его Питер. Отхлебнув, он сказал: "Мария тоже — тебя похоронила. Но она тебя очень, очень любила, Теодор".
— Так любила, — зло отозвался Федор, — что не прошло и полугода, как под какого-то бандита легла. Все, — он поднял руку, — не говори мне ничего, и слушать не буду. Хватит об этом.
Питер вспомнил, как сын, уже в полудреме, прошептал: "Люблю тебя, папочка…". Он неуверенно посмотрел на красивое, жесткое лицо мужчины напротив. "Это ведь ребенок…, - начал Питер. Федор, вздохнув, осушив бокал, потер глаза: "Видеть его не желаю, это отродье". Он поднялся и Питер, тоже встал: "Его зовут Майкл и он мой сын. Запомни это".
— Запомнил, — тяжело ответил Федор: "Все равно, спасибо тебе. Действительно, не чаял — а родственников нашел. Спокойной ночи, — он протянул Питеру огромную руку.
Проводив его, Питер поднялся в детскую — Майкл спал, разметавшись, сжимая в смуглом кулачке деревянную лошадку.
Мужчина присел у кровати. Наклонившись, осторожно поцеловав темные кудри, он шепнул: "Это ничего. Ничего, сыночек. Все будет хорошо, милый".
Федор уже выходил с Ганновер-сквер. Оглянувшись, посмотрев на единую свечу в темных окнах особняка Кроу, он остановился: "Господи, ну что же я делаю? Если бы Марья жива была, разве бы я не принял ее дитя? Принял бы, конечно, и любил бы, и пестовал, как своего. Так как я могу…, - он пошел быстрым шагом обратно.