"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Как прекрасно, — сказала Марта. — Так выходи за него замуж. Или он женат?
— Нет, вдовец, — вздохнула подруга.
— Я бы за ним босиком на край света пошла, милая, но я ведь, — она чуть улыбнулась, — хоть и знаю пять языков, и сочиняю стихи, и обедаю с кардиналами, — я все равно шлюха. А на шлюхах не женятся, тем более такие мужчины, как он. Если бы я могла, хотя бы ребенка от него родить… — она не закончила и Марта увидела в уголке ее глаза слезу.
— Попроси у него, — твердо сказала Марта. — Тебе уже тридцать в следующем году, зачем откладывать еще? Приедет — и попроси.
— Думаешь? — Вероника вдруг оживилась. —
Марта слушала, положив голову на руки, и вспомнила, — до боли в теле, — его синие, ласковые глаза, и то, что он ей шептал той ночью, в холодном весеннем лесу, когда сверху на них смотрели далекие звезды.
— Love imposes impossible tasks, — прошептала Марта. — Правда, Вероника, это правда — ради любви делают невозможное.
— Но никогда более того, на что способно твое сердце, — женщина отложила лютню. — Ты плачешь, Марта?
— Зачем мне плакать? Мое сердце более ни на что не способно, — сухо ответила та.
— Синьор Филип Сидни к вам, синьора Марта, — поклонилась служанка.
Они медленно шли по кампо Сан-Поло.
— Вот здесь был заколот Лоренцино Медичи, — показал сэр Филип на дверной проем. «Он выходил от своей любовницы, и наемный убийца пригвоздил его шпагой к двери».
— За что? — спросила Марта, глядя на ту самую дверь — обыкновенную, деревянную, с чуть облупившейся краской.
— Лоренцино убил тогдашнего тосканского герцога, Алессандро Медичи, и бежал — сначала в Турцию, потом во Францию, а потом уже сюда, — ответил юноша.
— Далеко же он бегал, как я посмотрю, — Марта подняла голову и вдохнула свежий, вечерний воздух.
— Да, — Филип тоже остановился, — герцог Козимо Медичи, — отец нынешнего, — поклялся, что кровь Алессандро не останется неотмщенной. Это было давно, — Филип чуть поморщил лоб, — почти тридцать лет назад.
— Мы тогда с вами еще и не родились, сэр Филип, — рассмеялась женщина. Они говорили по-английски.
— У вас очень красивый акцент, миссис Марта, — вдруг сказал юноша. — Не итальянский, нет.
— Ну, я же все-таки полька, сэр Филип, — она взяла протянутый им мешочек с зерном и стала кормить голубей. Птицы клекотали на серых булыжниках.
— Есть такая картина, — Марфа обернулась и увидела, как блестят серые глаза молодого человека, — в Генте, во Фландрии, в соборе святого Бавона. Там в алтаре есть Мадонна, похожая на вас, миссис Марта.
Белый голубь сел на плечо женщины, распахнув крылья. Она улыбнулась:
— Вы же не католик, сэр Филип. Что вам Мадонны?
— Миссис Марта, — она обернулась, — так изменился его голос, — ради вас я готов стать хоть католиком, хоть кем — мне все равно! Только бы вы меня не прогоняли.
— Я вас не прогоняю, — она посмотрела на его красивое, еще совсем молодое лицо. — Вы просто не видели еще жизни, а я… — юноша заметил маленькую, и от того — еще более горькую складочку в уголке ее прелестно вырезанных губ.
— Я вас старше на четыре года, я вдова с двумя детьми — не думаю, что ваша семья, которая занимает такое высокое положение в Англии, будет рада, если вы меня привезете туда, как свою любовницу.
— Я и подумать не мог бы, миссис Марта, оскорбить вас таким предложением, — горячо ответил юноша. — Я не коснусь вас до тех пор, пока вы не станете моей женой, так, как это велит нам закон Господа.
Женщина вздохнула. Будто услышав ее, голуби — серые, белые, пестрые, — поднялись с камней площади. Перекликаясь, птицы устремились в низкое, прозрачное, зимнее небо.
— Пойдемте, — позвала своего спутника Марта. «Мне пора домой, к детям».
Уложив дочь и сына, она вышла на балкон, накинув шаль. Юноша все еще стоял внизу, спиной к ней, смотря на темную воду канала.
— Спокойной ночи, сэр Филип, — проговорила она мягко. «Все хорошо, завтра будет новый день».
— Да хранит вас Господь, миссис Марта, — женщина услышала слезы в его голосе, и вдруг, сама не зная почему, сказала: «Давайте завтра все вместе поедем на Мурано — на целый день. Поедим у рыбаков, подышим морем».
— Спасибо, — он посмотрел вверх, и Марта увидела, как он улыбается. «Я буду думать о вас до тех пор, пока не увижу снова».
Филип шел домой и бормотал про себя стихи.
Здесь, в Венеции, это случалось само собой — под сенью золотистого, постепенно тускнеющего заката, в окружении камня, воды и неба. Он вспомнил, как опустился голубь на плечо Марты, и серые перила балкона, нависшего над узким каналом. Она стояла там, будто та гентская мадонна, — наклонив изящную, бронзовую голову.
Дома он сразу потянулся за пером и чернилами. Как и всегда, если уж оно было внутри — оно сразу вырывалось наружу — такое, как надо, такое, каким сотворил его Господь.
Перечитав, он сделал всего несколько поправок, а потом, посмотрев в пламя свечи, подумал, что все равно — ни один поэт, или художник, даже мастер Гентского алтаря, не сможет хоть на мгновение стать подобным Всевышнему.
— Потому что только Бог может создать такое совершенство, как Марта, — пробормотал он, встряхнув белокурой головой. «Я не могу, как бы я ни старался». Он перечитал еще раз — медленно, внимательно:
Глаза, красою движущие сферы, — Вы свет отрад, отрады блага льете, Вы научили чистоте Венеру, Любовь осилив, силу ей даете, Ваш скромный взор величествен без меры, У вас жестокость правая в почете, — Не прячьте свет свой, не лишайте веры, Над головой светите в вечном взлете! Утрачу свет их — жизнь моя в ночи Забудет дух питать, в томленье пленный. Глаза, с высот дарите мне лучи. А коли повелит огонь священный Заснуть всем чувствам, хладу стыть в крови, Да будет гибель Торжеством Любви!