"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Ну, я побегу, — сообщила Марфа. «Маменька говорит, будто на конюшне у кошечки котятки народили’ь, уж так глянуть охота, так охота!»
— Беги, доченька, — ласково отпустил ее Федор.
Феодосия тихо вошла в горницу и опустилась на низкую скамеечку рядом с креслом мужа.
— Что, любовь моя? — спросил Федор, гладя ее по голове. «Али тревожишься?»
— Все про свадьбу думаю, — ответила Федосья. «Матюша, хоть и пасынок мне, но твой, же сын, твоя кровь родная, как не тревожиться мне?»
— Сговор был, по рукам ударили, рядная запись сделана,
— Мнится мне, Федор, что все ж зазря мы их томили, — тихо сказала Федосья. «Свенчать бы было в тот год, что я Марфу принесла, и дело с концом».
— Думаешь, пересидела Марья в девках-то? — Федор хмыкнул. «Может, оно, и так, однако же, Матвей за это время разумней стал, не ветер в голове более у парня, со срамными девками не водится. А то ж что хорошего — не догулявши венчать, стал бы Марью позорить, Боже упаси, еще б и хозяйство по ветру развеял бы, на баб да зелено вино. Все ж серьезней стал Матвей, тише».
— Ну, дай-то Бог, — вздохнула Федосья. «Марью жалко мне — томится ж она».
— Томление, — оно и к лучшему, — рассмеялся Федор. «Думаешь, я не томился, тебя ожидая?
Стыдно сказать — сны снились, ровно мальчишке какому».
— Сколько ж ты томился-то, боярин, — рассмеялась Феодосия. «Два месяца — это тебе не два года с лишком».
— Однако ж и того было много, — ответил Федор. «А ты томилась ли, скажи мне, Федосья?» — он посадил жену на колени. «Ты не красней, боярыня, а отвечай прямо».
— Да еще как, — Федосья, ровно кошка, потерлась головой о плечо мужа. «Тоже ты мне снился. Ладно, успокоил ты меня, пойду с Марфой заниматься, а то ежели ее от котят не оторвать, так она там и заночует».
— Федосья, — неохотно сказал Федор, когда жена уже открывала дверь. «Опосля стола ты присмотри, чтобы нам никто не мешал, ладно? Люди ко мне придут, поговорить с ними надобно».
— Мне-то скажешь, о чем разговор? — улыбнулась Феодосия.
— Скажу, как понадобится, — Федор посмотрел на жену, стоявшую на пороге горницы, и, помолчав, добавил: «А, может статься, и ты нужна будешь в сем деле. Посмотрим».
Феодосия вышла, а Федор, поднявшись, отпер поставец, от коего ключи он никому, даже жене, не доверял, и углубился в чтение грамот.
— Маменька ‘казала, как кошечка котяток откормит, можно будет одного в терем забрать! Вот этого, черненького, — две детские головы — одна с бронзовыми косами, другая — с темными кудрями, — склонились над лежащими в соломе котятами. — Петруша, а ежели ты хочешь, так тоже забирай котеночка, мне не жалко! — радушно предложила Марфа.
— Мне батюшка щеночка дарит на день ангела, — гордо сказал шестилетний Петя Воронцов. — У его охотничья собака сейчас щеночков носит, как раз на мои именины родит. Я уж имя ему придумал — Волчок. А ты, Марфуша, как котеночка назовешь?
— Ежели мальчик, то Черныш, а ежели девочка, — то Чернушка. Видишь, — подняла Марфа мяукавшего котенка, — он же черный ве'ь, даже единого белого пятнышка нетути.
— Детки,
Марфа в последний раз потерлась носом о мягкую шерстку котенка и аккуратно опустила его в сено.
Воронцовы приехали на именины боярина Вельяминова по-семейному, со всеми детьми.
Хоть, по обычаю, и не след было жениху с невестой видеться после рукобитья, но были Марья с Матвеем сродственники, и родители махнули на это рукой — пусть себе встречаются, если уж за почти три года не остыли парень с девкой, так за два месяца ничего не случится.
Тем более, что сейчас Матвея в Москве и не было — царь Иван, уехав на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь с женой и недавно рожденным наследником, царевичем Дмитрием, взял любимца с собой.
После именинного стола Феодосия увела Прасковью с дочерью к себе. Марья за это время вытянулась, грудь у нее налилась, округлились бедра, и Феодосия, глядя на нее, подумала, что самое время венчать девку — ровно спелое яблоко была боярышня.
— Матвей рядом с ней все одно, как ребенок, — вздохнула Феодосия. — Почти осмьнадцать лет парню, а так в рост и не пошел. Остепенился, это Федор прав, спокойней стал, вот сейчас с царем на богомолье уехал. Все ж в монастырь, а не в кабак какой.
— Так как ты располагаешь, Федосья, — отвлекла ее от размышлений Воронцова. — Может, спосылать в подмосковную за стерлядями, али обойдемся теми, что на базаре найдутся?
— На базаре еще снулые какие будут, — покачала головой Феодосия и обе женщины погрузились в обсуждение тонкостей свадебного пира.
Марья, не обращая внимания на разговор, от скуки лущила орехи.
— А ты бы, дочка, — сварливо сказала Прасковья, — тоже б послушала. И как ты своим домом жить будешь — не разумею. Одно тебе — только б на качелях качаться, да семечки с орехами щелкать. Я в твои годы уж двоих родила.
— И я бы, маменька, родила, — ядовито ответила Марья, — коли б вы повенчали нас, как мы обручились. Так что не началь меня теперь — не я выбрала почти три года в девках-то сидеть.
— За три года хоть бы на поварню раз заглянула, — вздохнула Прасковья. — С какого конца корову доят — и то не знаешь.
— Не ты ль, маменька, мне говаривала, что растили меня не для горшков да ухватов? — усмехнулась Марья.
— Язык-то свой укороти! — прикрикнула на нее мать. — А то не посмотрю, что ты невеста — по щекам так отхлещу, что муж под венцом не узнает.
Марья только зевнула и опять взялась за орехи.
Воронцовы уехали рано — Петя, наигравшись с Марфой, задремал прямо на полу в ее светелке. Феодосия, уложив дочь, прошла в свои горницы и, наложив засов на дверь, встала на молитву.
Редко ей удавалось это делать — при муже или дочери молиться было невозможно, но, сейчас, зная, что Федор говорит чем-то в крестовой горнице с людьми, что остались после празднования именин, Феодосия чувствовала себя спокойно.