"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Поэтому-то неприметную лодку и спрятали в густых зарослях ивняка на низком, правом берегу Яузы еще с вечера. Пригнал ее вниз по течению разбитной темноволосый парень, — примотал веревкой к колышку на берегу, да и был таков. Место тут было глухое, напротив белых монастырских стен паслись коровы, да и те к вечеру, повинуясь рожку пастуха, потянулись по домам, в слободу.
Двое на низких коньках, — вроде купцы, да не первого десятка, поплоше, — заехали на пустошь к вечеру, — кажись, заблудились. Покрутившись немного, они тут, же и уехали.
Давешний темноволосый парень появился, когда сторожа в слободе забили колотушками.
Расселся с удилищем на берегу Яузы, под самыми монастырскими стенами, и давай таскать карасей.
С того берега реки раздался птичий свист. Парень прислушался и тоже посвистел в ответ.
Ночь нависла над городом, полная луна виднелась в разрывах легких облаков. Ни звука, ни движения — только изредка залает собака, заскрипят ворота, пропуская подгулявшего хозяина, да плеснет хвостом саженная рыбина, уходя на глубину в Москве- реке.
Сверху, из монастыря, засвистели, — тихо, почти неслышно. Парень бросил удилище, и, подбежав почти к самой стене, принял разматывающуюся сверху веревочную лестницу.
Человек, — ровно темный паук ползет, — спускался по ней медленно, молча, и парень, держащий лестницу, оглянулся — не видит ли кто, не забрел ли к монастырю какой случайный пропойца, али тать?
Юноша принял на руки человека — истощенного, в монашеской одежде, со следами побоев на лице, и, поддерживая, повел его к лодке, где уже сидел один из давешних купчиков, что на пустошь заезжали.
— В воду не упади только, — шепнул юноша. «Услышать — несдобровать нам».
— Погоди, — монах сильнее оперся на его плечо. «Ногу ломали клещами, ребра — тоже, дышать, — и то больно».
— Потерпи, сейчас положим тебя на дно, тряпьем прикроем, так легче будет, — успокоил его юноша.
— Поторопись, Степан, что тащитесь, — недовольно сказал сидящий в лодке. «Нам бы вниз по реке уйти, сколь есть возможность, пока темно еще».
— Так нога у него сломана, — сказал Степан Воронцов. Он аккуратно уложил монаха на дно и накрыл его припасенными тряпками.
— Давай на весла, — буркнул купец. «Грести надо что есть силы, выдюжишь, Степа?».
Юноша лишь хмыкнул. Старший мужчина ловко вывел лодку на середину Яузы и пустил ее вниз по течению. Оба гребца молчали, пока не оказались в темном просторе Москвы-реки.
— Сколько стоило-то? — прервал молчание младший.
— Есть там один отец келарь, — сплюнул за борт старший, — рожа алчная, поперек себя шире, ряса на загривке трескается.
— Нектарий, — донесся со дна лодки слабый голос монаха. «Велел меня соленой рыбой кормить, а воды не давать. Еще и приходил в узилище-то, приносил кувшин с водой холодной и пил у меня на глазах, а я в дерьме своем лежал, черви уж в ранах ползали».
— Ты тихо, тихо, — наклонился к нему старший. «Ветерок вона видишь, какой, свежий, ты дыши, а как к берегу пристанем, там возок нас ждет, отвезем тебя в тайное место, там полечишься, в себя придешь».
Монах затих, а Степан Воронцов испытующе посмотрел на старшего гребца.
— Мог бы сам-то за весла и не садиться, — сказал юноша. «Мало нас, молодых, что ли. Да и опасно тебе — узнают еще».
— Вас-то много, только, Степа, надежных мало. Тебя, али меня на дыбу вздернут, мы молчать будем — сам знаешь почему. А будет ли кто иной молчать — неведомо. И головы-то покатятся, и не только наши, — пожилой человек помолчал, и, вдохнув полной грудью ночной ветер, сказал:
— А хорошо, Степан, на реке-то. Ты не был под Казанью, молодой еще, а там Волга не чета, Москве — с одного берега другого не видно. Так бы и плыл по ней до моря Хвалынского, а там и куда дальше.
Степан Воронцов только вздохнул и приналег на весла.
Перед самым рассветом лодка пристала к заброшенной, трухлявой пристани у крутого косогора. Наверху, в сосновом лесу, уже распевались птицы да тихонько ржали кони.
Выбравшись на берег, пожилой гребец сильно оттолкнул лодку.
— Пусть себе плывет, — сказал он, наблюдая, как удаляется челнок по течению. «Свое отслужила».
Маленького роста человек бросился помогать им. Совместными усилиями трое мужчин уложили монаха на пол возка, окружив его подушками да одеялами.
— Вы со Степаном в возке поезжайте, Матвей Семенович, — сказал пожилой. «Ты, не в обиду тебе будь сказано, человек книжный, ученый. Лучше вон с ним, — пожилой кивнул на возок, — побудьте».
— Разве ты не устал, столько грести, да сейчас еще по колдобинам трястись? — запротестовал Башкин.
— Зря я, что ли, такой здоровый уродился? — чуть улыбнулся пожилой. «Все, по коням, светает уже. Остановят нас — мол, инока сродственника больного везем, на излечение к чудотворной иконе. А ты, — обратился он к монаху, — потерпи, дороги тут не самые гладкие, а кони эти у меня хоша и невидные, да резвые. Зато мигом доедем».
Монах вроде как забылся сном, несмотря на ухабистую дорогу, а Башкин и Воронцов долгое время молчали.
— Вот скажи мне, Матвей Семенович, — вдруг сказал юноша, — сколь не уговаривали мы тебя бежать вместе с ним, — Степан кивнул на монаха, — а ты отказываешься. Сейчас государь с богомолья вернется, и суд твой соборный не пощадит тебя. Пока есть время, да возможность — уходи, куда подальше, в Литву ту же, али в Ливонию. Сгниешь ведь в тюрьме монастырской, али на костре сгоришь, зачем?
— Эх, Степан, — покачал головой Башкин, — тебе же вон осьмнадцати еще нет, не понять тебе.
Ты ж, небось, сам бежать хочешь куда подальше?
— И убегу, — ответил ему Степан. «Матушку с батюшкой жалко только. Ежели б не они, так не остался бы я здесь. Вот ты, Матвей Семенович, наверное, думаешь — поиграет боярин, разгонит кровь молодую, да и бросит все это, вернется задницы своим холопам пороть да девок сенных портить?
Не нужно мне ничего этого, Матвей Семенович! Слышал я рассказы про то, как в Европе наблюдают, ход светил небесных, движение их исчисляют, про то, как строят корабли, и на них в заморские страны плавают, а у нас что? Не страна, а истинно гноище, погрязли мы в невежестве.