"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Единой вещи? — жена подняла изящную бровь.
— Разных вещей, — улыбнулся муж. «И поболе».
— Что-то батюшка задерживается, — сказала озабоченно Федосья, когда они уже шли к дому.
— Жену, должно быть, ищет, а то все грозится хозяйку-то привести, — Волк зевнул и добавил:
«А хорошо как тут, смотри, Успение уж прошло, думаю, а тепло — ровно летом».
— И земля — воткни палку, так она зацветет, — добавила Федосья, глядя на мягкие очертания холмов. «Правильно мы сделали, что по той большой реке
В большой горнице на полу лежал труп невиданного зверя — рыжего с черными полосами.
— Прямо из леса на меня вышел, — расхохотался Тайбохтой. «Как тот ирбиз, коего ты, зять, убил, — тот серый только. Непуганые они тут, как я посмотрю».
Данилка проснулся и восторженно сказал: «Хочу!».
— Ну, вот ногами к нему иди, — сварливо велел Волк, опуская сына на пол. Тот немного пошатался, но потом, уверенно взявшись за руку матери, заглянул в пасть к зверю и уважительно сказал: «Зубы!»
— Ожерелье из них сделаю потом, — усмехнулся князь, и, вспомнив что-то, потянул с шеи медвежий клык на кожаном шнурке. «Это матери своей передай, Ланки, ну и скажи, мол, прощения я прошу. Она поймет».
Федосья повесила клык рядом со своим крестом — маленьким, украшенным алмазами, и грустно сказала: «Расстаемся ведь, батюшка».
— Ну, может, встретимся еще, — отец потрепал по голове Данилку, что гладил зверя по богатому меху, и добавил: «Семян я привез, местные мне еще кое-чего с собой дали, пошли, посмотрим».
На полу амбара стояли кожаные мешки. Федосья, со свечой в руках, присела и ахнула:
«Овощи!».
— У них это есть все, — Тайбохтой потянулся и рассмеялся: «Так что пусть Василиса щи варит, хоть, конечно, вы их и не попробуете уже. Ну, все, спать, завтра-то на рассвете подниматься».
Лодка едва покачивалась под легким ветром с запада. Девушки стояли, плача, все не в силах оторваться друг от друга. Василиса, потянувшись, шепнула что-то на ухо старшей подруге. «Ну, вот как в следующий раз откормишь, — улыбнулась Федосья, — так трав потом тебе надолго хватит».
— Возвращайтесь, — вдруг сказала девушка, перекрестив ее. «Возвращайтесь, подруженька. А мы никуда отсель не уйдем, хорошо нам тут. Ждать вас будем».
— Ну, — вздохнула Федосья, прижавшись щекой к заплаканному лицу, — посмотрим, куда нас дорога-то приведет.
Отец обнял ее, — крепко, — и тихо сказал: «Внука-то матери своей покажи. И мужа своего береги, повезло тебе с ним, Ланки».
— Батюшка, — вдруг всхлипнула Федосья. «Батюшка, милый мой…»
— Давай, — Тайбохтой чуть подтолкнул ее. «Вона, муж твой уж там, рядом с ним встань, и так и стой — до конца жизни вашей».
— Ну, все, — крикнул Волк с воды, — мало тут моря соленого, так еще все вокруг слезами залили.
— Бабы, — усмехнулся Гриша и похлопал Волка по плечу. «Давай друг, покажи им там, каковы парни московские-то».
— Не пропадем, — лениво ответил Волк и помахал рукой: «Тесть! — крикнул он усмешливо.
«Может, жену вам оттуда привезти?»
— Плывите уже, — ворчливо приказал Тайбохтой.
Когда парус пропал на горизонте, Василиса шмыгнула носом и сказала: «Пойду щи варить, хоть перед отъездом-то поедите вдоволь».
— Может, останетесь все же? — испытующе глянул Гриша на Тайбохтоя, когда мужчины шли к амбарам. «Вы же нам словно отец, сами знаете».
— Я вернусь, — пообещал князь. «Там, — он указал рукой на запад, — сделаю все, что надо, и вернусь. Все ж, сам понимаешь, то народ мой, не могу я его так бросать. Следующим летом ждите меня».
Труп зверя висел на стене пустого амбара. «Давай, — распорядился Тайбохтой, — ножи неси, и клещи. А то я Ланки клык отдал — то первый медведь мой был, я его тринадцати лет убил, а у меня с каждого первого зверя память есть, с этого — тоже надо».
Князь погладил полосатую шкуру и добавил: «А мех вам останется, на пол кинете, все зимой теплее будет».
Часть седьмая
Алеутские острова, весна 1588 года
Океан ревел внизу, под обрывом, бросаясь на каменистый берег тяжелыми, серыми валами.
Мужчина погладил смуглой ладонью робкую, нежную, зеленую траву, и, тяжело, со вздохом поднялся.
Лодки были вытащены на сушу, и вокруг них с клекотом вились тучи чаек. Мужчина — высокий, мощный, в парке из тюленьей кожи, и деревянной, остроконечной шапке, что прикрывала черные, собранные в косу волосы, еще раз посмотрел вдаль. На горизонте громоздились темные тучи. Ветер был таким, что дым, шедший из отверстия в крыше подземного дома, стелился рядом с травой.
В дерне была вырезана дверь — вровень с вершиной холма. Мужчина спустился вниз по лестнице, сделанной из китовых позвонков, и вдохнул сырой запах человеческого пота и тюленьего жира.
Фонари еле мерцали. Люди дремали, и только на возвышении, прикрытом шкурами, сидел, скрестив ноги, кто-то бодрствующий.
— Ну что? — спросили у мужчины, когда он, миновав нары, что громоздились по стенам дома, подошел ближе.
— Шторм не утихает, — Арлунар сел рядом с вождем и погрел руки, протянув их к фонарю.
— Так сделай что-нибудь! — резко сказал старик. В темноте его глаза сливались с изрезанным глубокими морщинами лицом, и Арлунар видел только черную, проваленную пещеру рта.
— Я просил духов, — ответил шаман. «Буду еще».
— У нас припасы заканчиваются, — старик взглянул в глубину землянки. «Я велел с завтрашнего дня не тратить жир на освещение. Все равно еды нет, какая разница, как умирать — при свете, или так».
— Никто не умрет, — резко сказал шаман и поднялся. «Ты понял, старик, — никто не умрет».