"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Вы замерзнете, — вместо ответа сказал подросток, и, сняв с себя плащ, отдал его Джордано.
«Идемте, нам надо торопиться».
— Ешь, — велел Джон, выкладывая сардины на блюдо. «И пей, — он открыл вино. «Дитя, когда проснется, тоже покормим — хлеб у нас есть, и молоко на балконе стоит, свежее. Сын или дочка?».
— Дочка, — устало улыбаясь, ответил Бруно. «Констанца. Два годика ей было, в сентябре».
— А? — Джон не закончил, и посмотрел на Джордано, что сидел напротив него за большим, орехового дерева столом.
— Она в Хельмштедте умерла, я там преподавал, пока лютеране меня не выгнали, — Бруно вздохнул. «Родила маленькую и умерла. У нас еще сын был, Филиппо, тоже умер, в Праге.
— Помотало вас, — присвистнул Джон.
— Да, — Бруно помолчал, — мы и в Марбурге были, и во Франкфурте — всю Германию пешком обошли. Не уживаюсь я с начальством, сам знаешь.
— Ладно, ешь и давай, будем собираться, — приказал Джон.
— Нет, — ответил Джордано тихо. «Спасибо за то, что ты хочешь помочь, но я должен туда вернуться».
— И обречь девочку на голодную смерть в подвале? — яростно спросил разведчик. «А ну не дури!».
— Я могу взять ее с собой, — неуверенно ответил Джордано. «В этом-то они мне не откажут».
— Ее сдадут в первый же монастырь по дороге, — Джон встал и потряс его за плечи. «И там она тоже умрет! Ну не будь таким упрямым глупцом, Фагот, я прошу тебя…»
— Нет, — поднял Джордано темные, большие глаза. «Это я прошу тебя, Джон».
Разведчик долго молчал, отвернувшись от него, и потом ответил: «Мог бы и не просить, понятно, что мы заберем дитя. Я просто хочу, чтобы ты ее воспитывал, ты, отец. Я хочу, чтобы ты был жив, Джордано. Ради нее, ради всех нас».
— У меня там рукописи, — угрюмо сказал Джордано.
— Не сходи с ума! — Джон опять встряхнул его за плечи. «У тебя девочка, подумай о ней.
Напишешь заново, велика беда. Все, на рассвете выезжаем. Нечего терять время».
— Я не могу, — Джордано посмотрел на кровать, где мирно сопела девочка. «Я не могу, Джон.
Ты хоть знаешь, что ее мать…, - она прервался и подошел к окну. В Сан-Поло было тихо, канал скрывался во мгле, и только откуда-то, издали был слышен скрип весел.
— Десять лет, — внезапно проговорил Джордано. «Десять лет скитаний. Меня же отовсюду увольняли, — он горько усмехнулся, — характер у меня сам, знаешь какой. И хоть бы раз за десять лет Констанца мне что сказала, хоть бы раз потребовала: «Брось эту науку, осядь где-нибудь, зарабатывай на хлеб по-другому». Нет, Джон, она собирала свой сундучок и шла за мной — пешком шла, ногами, потому, что денег на лошадь не было.
Разведчик, молча, присел на кровать и посмотрел на лицо девочки — некрасивое, живое, во сне оно разгладилось, улыбалось и она нежно, неглубоко дышала.
— И она работала, — Бруно все еще смотрел в окно. «Работала, чтобы я мог писать. Стирала, полы мыла, всякую чушь переписывала, за чужими детьми присматривала. А ее, Джон, шлюхой обзывали, потому что я за десять лет так и не выбрал времени с ней повенчаться!
Так что же я теперь за человек буду, — Бруно, наконец, обернулся, и Джон увидел слезы на его лице, — если вот так оставлю все и убегу!
— Тебя не услышат, — горько сказал Джон.
— Констанца меня слышала, — спокойно ответил Джордано. «И она, — Бруно кивнул на девочку, — она той же крови, она поймет, почему я это сделал. Не смогу я ее воспитывать, как должно, если сейчас память ее матери предам».
Он наклонился над кроватью и долго смотрел на маленькую Констанцу. «Ты будь хорошей девочкой, счастье мое, — ласково проговорил Бруно, целуя дочку в смуглую, теплую щечку.
«Прощай».
Он распрямился и протянул руку Джону. «И ты прощай, — Джордано помедлил, — спасибо тебе за все. Ей расскажи про меня, ладно?».
Разведчик пожал ему руку и уже когда Джордано был на пороге, сказал: «Забери рукописи и возвращайся».
Бруно аккуратно, тихо, закрыл за собой дверь.
Джон подошел к окну, но за ним уже ничего не было — только мрак и туман, скрадывающий звуки шагов. Он вдруг почувствовал, как устал — невыносимо, до самых костей, казалось, устал. Он лег на кровать, вдыхая молочный запах девочки, и та, сонно прижавшись к нему, пробормотала: «Папа…»
— Папа, — он с трудом открыл глаза, и увидел, что на пороге стоит сын. «Папа, а где синьор Бруно?».
Джон приказал себе подняться. «Синьор Бруно больше сюда не вернется, — он вздохнул, — вот такой уж он человек».
— Но как, же это? — прошептал мальчик. «Ведь это же его дочь…»
— А то, — Джон кивнул головой за окно, — его честь и его убеждения, — он помолчал и велел:
«Принеси наш паспорт и чернильницу с пером».
— Но что, же мы теперь будем с ней делать? — потрясенно спросил подросток, глядя на большую кровать, где мирно спала девочка.
— Воспитывать, учить, замуж выдадим, — губы Джона чуть улыбнулись. «Ну, последнее уже будет на твоей ответственности, я не доживу».
— Папа, — мальчик сглотнул, — зачем ты так…
— Затем, что я всегда трезво смотрел на вещи и тебе советую поступать так же, — ворчливо ответил Джон. «Мне лет двенадцать осталось, ты, к тому времени, уже взрослый мужчина будешь, слава Богу. Ну, что ты стоишь, марш за бумагами, а то еще его светлости дожу вздумается проверить — все ли тут в порядке».
— Почему? — спросил сын, принеся все нужное.
— Потому что он приставил ко мне соглядатая, — ответил Джон, устраиваясь за столом. «Он, правда, сейчас валяется без сознания на куче отбросов неподалеку от моста Риальто, но, рано или поздно его найдут. А теперь смотри внимательно, я тебе покажу, как это делается».
— Во-первых, — сказал Джон, окуная перо в чернильницу, — всегда сам выписывай свой паспорт. Тогда потом не надо мучиться, повторяя чужой почерк. Ко мне это не относится, я учился у хороших мастеров своего дела, тут, в Италии, могу писать, как угодно, но мало ли.