"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция

Шульман Нелли

— Вызову его к себе завтра, — приговорил дайме. «Он ведь с семьей приехал, хоть посмотрю на их женщин».

— Про их женщин, — Масато рассмеялся, — я тебе и так могу все рассказать. Далее, Адамс, как я узнал, нашептывает в ухо сёгуну, что привилегии голландских торговцев не должны быть ограничены Эдо. В частности, речь шла о нашей маленькой северной провинции, которая так удачно торгует с испанцами.

— Знаешь, — ядовито ответил Масамунэ, — когда он объединит всю Японию, вот пусть тогда и устанавливает свои правила. А пока я тут даймё, и с кем хочу, с тем и торгую. О миссионерах речь не заходила у вас?

— Бог миловал, — красивые губы усмехнулись. «Вообще, как ты сам знаешь, его светлость сёгун смотрит на это дело сквозь пальцы. Ну, как ты примерно».

— Это до поры до времени. Смотри — указал дайме, — какая она сегодня высокая.

Мужчины помолчали, глядя на освещенный призрачным, белым светом сад. «Очень красиво, — одобрительно сказал Масато и тут же застонал от удовольствия: «Да, именно такая вода, как и мне, было надо».

— Послушай, — внезапно предложил Масамунэ, когда их уже вытирали слуги, — хочешь, я буду у тебя сватом?

Масато поднял руки, ожидая, пока на него наденут серое, изящное кимоно, с черной каймой и вышитыми серебряными журавлями, — герб рода Дате, и грустно ответил: «Знаешь, хорошая девушка за меня не пойдет, — зачем ей нужен такой урод, а на плохой я сам жениться не хочу».

— Ты, прав, конечно, — Масамунэ закрыл шелковой повязкой потерянный глаз, и оглядел высокого, стройного, белокурого Масато: «Что ты не красавец — это верно. Но тебе тридцать четыре, пора и о детях подумать».

— Вот пусть Воробышек мне родит сына, я его признаю, и все, — Масато пристроил на поясе мечи и сердито сказал: «Я, между прочим, голоден, и всю дорогу думал о моих любимых угрях».

— Я бы на твоем месте, — Масамунэ завязал пояс кимоно, — дал бы ей приданое, и отправил замуж, ей двадцать семь уже. А ты можешь взять шестнадцатилетнюю. От нее дети будут крепче».

— Я ей многим обязан, сам знаешь, — вздохнул Масато. «И потом, она меня любит».

— Ну-ну, — Датэ потрепал его по плечу. «Ты завтра целый день будешь охрану гонять?»

— Непременно, — согласился мужчина. «Зря, что ли, у тебя лучшие воины в Японии? Надо следить, чтобы они такими и оставались».

— Тогда вечером приходи, расскажу тебе про разговор с этим испанцем, — велел даймё.

Масато глубоко поклонился, и вышел, чуть пригнув голову. Он немного постоял в саду, просто слушая шум ветра. «Алый лист на серых камнях, — вспомнил он. «И, правда, зачем я тяну? Данила с Федосьей лежат где-то на дне морском, упокой Господи, их души, — мужчина перекрестился, — и никогда более я их не увижу».

Он шел домой, через двор замка и, вдруг, подняв голову, посмотрел на луну. «И вправду, она красивая, — он улыбнулся. «Надо будет съездить на озеро, покатать Сузуми-сан на лодке, а то, она бедная, месяцами дома одна сидит, пока я туда-сюда мотаюсь».

Масато раздвинул перегородки и посмотрел на черноволосую, красивую голову Воробышка, склоненную над каким-то шитьем.

— Покорми меня, что ли, — ласково сказал он. «Я о твоих угрях с Эдо еще думаю”.

Она ахнула, закраснелась, и, низко поклонившись, сказала: «Простите, Масато-сан, я не знала, что вы вернетесь так быстро. Сейчас, сейчас, у меня все готово».

Воробышек хлопотала вокруг него, а он, опустившись на татами, привалившись спиной к перегородке, блаженно опустил веки.

— Вы хотите, чтобы я к вам сегодня пришла? — спросила она потом, убираясь, смущенно отвернув лицо, закрыв его широким рукавом кимоно — летнего, темно-зеленого, с вышитыми золотом камышами.

— Хочу, — добродушно согласился Масато. «И сегодня, и завтра, и послезавтра, милая моя Сузуми-сан».

Уже лежа, лаская ее, вдыхая запах вишни, он вдруг спросил: «Ты же там делаешь что-то, ну, сама понимаешь…»

— Чтобы не понести, — четко и громко сказала Воробышек, и Масато смешливо подумал: «Всю жизнь буду тут жить, а к такому не привыкну, как о делах, так все увиливают, никогда не скажут «да», или «нет», а как о чем-то таком, — сразу все выкладывают».

— Ну конечно, — удивилась Сузуми-сан, — вы же не разрешали.

Масато улыбнулся, и, целуя нежные, белые лопатки, сказал: «Хватит. Разрешаю».

Женщина вдруг повернулась, и, закусив губу, обнимая его, прошептала: «Спасибо, спасибо вам!»

— Ну что ты, — он почувствовал, как раскрывается ее тело, как поддается оно самому малому его прикосновению, и нежно шепнул: «Я признаю ребенка, конечно».

— Если девочка, — томно, задыхаясь, проговорила Сузуми-сан, — то можно отдать в монастырь.

Ну, или в ойран.

— Еще чего не хватало, — он прижал женщину к татами. «Моя дочь не будет сидеть в монастыре, и уж тем более — в ойран, понятно? Дам приданое, и выйдет замуж, как положено».

Сузуми-сан потянулась, и, одним легким движением, оказавшись у него на коленях, выгнувшись так, что черные волосы разметались по шелковой подстилке, двигаясь с ним в лад — проговорила: «Как я вас люблю!»

— Белла, стой, не вертись, — Марта вздохнула, и, заплетя темные косы сестры, сказала: «Ну, теперь ты совсем красавица».

Девочка распахнула зеленые глаза и спросила: «А какой он, этот принц?».

— Он не принц, — Дэниел раздвинул перегородку, и, оглядев девочек, пробормотал: «Ну, вроде все в порядке». Он поправил шпагу и велел: «Вы там смотрите, осторожнее, и помните — никто не смотрит прямо на даймё, и никто с ним первым не разговаривает. Белла, вынь палец изо рта!».

Девочка покраснела и ответила: «Я тебя заслушалась. А почему нельзя с ним первым разговаривать?».

— Потому что он, как ты говоришь, принц, — рассмеялся брат. «Так, пошли, родители скоро будут готовы».