"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Приехали! — закричала Белла, увидев, как опускается перед ними мост.
— Какой вечер теплый, — подумала Тео, поднимаясь на террасу, ведя девочек за руки. «И луна сегодня полная, прямо над горизонтом висит».
— Какие они все красивые, — прошептала Марта, оглядывая женщин в ярких, летних кимоно.
«Как разноцветные бабочки».
Жена даймё — низенькая, изящная, — поднялась, и, глубоко поклонившись, показала рукой в сторону маленького столика.
— Сладости, — Белла обрадовалась. «И отсюда хорошо видно сад, мы ничего не пропустим».
Огромные факелы, укрепленные на шестах, освещали деревянную, задрапированную шелками сцену.
— Это бива, ну, их лютня, — Марта подергала мать за рукав. «Смотри, у девушки. Мама, можно?».
Не дожидаясь разрешения, Марта ловко опустилась на колени рядом и протянула руку.
— Я — Марта, — сказала она медленно, указав на себя пальцем.
— Марико, — закивала головой та.
— Похоже, правда, — пробормотала Марта, и, приняв биву, положив пальцы на струны, начала играть.
Нежный, трепещущий звук поплыл над террасой, и женщины стихли. «Ах, — тихо прошептала Белла, — мама, как это хорошо».
Тео смотрела на склоненную к лютне, черноволосую голову Марты и, помолчав, ответила дочери: «Да, милая».
Марта закончила мелодию ласковым перебором, и, было, протянула лютню девушке, как у входа на террасу кто-то захлопал в ладоши.
Женщины мгновенно поднялись и застыли в низком поклоне.
— Ваша дочь, Тео-сан, прекрасно владеет бивой, — даймё поглядел на девочку и нежно сказал: «Ты можешь взять ее себе, Марико-сан, это мой подарок».
— Ваша светлость, — девочка покраснела и присела. «Большое, большое вам спасибо».
Масамунэ-сан посмотрел на мягкие, украшенные цветами волосы, на темные, миндалевидные глаза и вздохнул про себя: «Что делать, я ведь обещал Масато-сан».
— Ну что ты, — отмахнулся он. «А сейчас начнется представление, так что давайте посмотрим на сцену».
Он подошел к Тео, и, вдохнув запах роз, шепнул: «Мне бы хотелось, чтобы вы зашли в мой кабинет, Тео-сан».
Женщина побледнела, и даймё улыбнулся: «Нет, нет, с вашими девочками все будет в порядке, тут совершенно безопасно. Выйдите в большой коридор, вторая дверь направо.
Там открыто. Пожалуйста, — добавил он.
Она повела носом — пахло сосной и еще чем-то, свежим, будто тростником. Темный, уходящий вдаль, коридор, освещали редкие факелы, из сада доносился смех и резкие, высокие голоса актеров.
Тео положила руку на крест и, толкнула тяжелую, резную дверь.
В комнате было пусто — в огне свечей татами отливали золотом, изукрашенный иероглифами свиток чуть колыхался под легким движением воздуха.
Высокий, широкоплечий, мужчина в сером кимоно, что стоял у распахнутой во тьму летней ночи перегородки, обернулся, и сказал: «Здравствуй, Федосья».
«Господи, как побледнела, — подумал Волк. «Зачем я все это затеял, дурак? Бедная моя девочка, она ведь и похоронила меня уже. Но я не мог, не мог иначе».
— Волк, — прошептала она, цепляясь пальцами за гладкую, деревянную стену. «Волк, счастье мое…»
Он подхватил ее на руки и опустился вместе с ней на татами. «Волк, — она ощупывала его лицо, — Господи, как я тебя ждала, я и не чаяла тебя встретить, любимый мой…»
Он заставил себя не целовать эти мягкие, нежные пальцы, и, чуть отстранившись, сглотнув, сказал: «Но твой муж…»
Глаза Федосьи блеснули рысьим, холодным огнем. «Он стрелял в нашего Данилку, — сказала она, глядя на Волка. «Он убил отца Марты, мой приемной дочери, — а тот меня спас, когда нас выбросило на острова, там, на севере. Он хотел выбросить Марту в море, — мне надо было спасти детей, Волк, только поэтому я за него вышла замуж. Я его ненавидела, Волк, все эти годы, ах, как я его ненавидела!».
— Иди сюда, — он зарылся лицом в шелк ее волос. «Иди сюда, Федосья, все, все кончилось, мы теперь всегда будем вместе».
Она была такой же, как в его снах, все эти годы — горячей, сладкой, высокой — вровень ему.
Он слышал ее шепот, ее сдавленные, тихие стоны, и потом, целуя ее грудь, устроив ее на себе, ласково сказал: «Ну, все, послезавтра вы ко мне переедете, и можно все делать громко, как ты и любишь».
— Ты тоже, — жена нежно, едва касаясь, водила губами по его щеке.
— Я тоже, — Волк помолчал и улыбнулся: «Есть такие стихи, про кедр и повилику, вот это как мы с тобой. Я тебе прочту потом».
— Ты стихи читаешь? — удивленно спросила Федосья.
— Тут их все читают, — рассмеялся муж. «Да и мне нравится». Он прислушался и велел:
«Пойдем, там как раз самый смех, сейчас еще воздушных змеев будут запускать, с фонариками, нас никто не заметит».
— А почему послезавтра? — спросила Федосья, поправляя волосы.
— Потому что, — Волк поднялся, и повернув ее к себе спиной, поцеловал в затылок, — мне надо попросить у дайме более просторные комнаты — нас ведь теперь много. Ну и еще кое-что сделать».
— Я тогда поговорю, ну, с ним, — Федосья кивнула на сад.
Волк помолчал. «Вообще-то, это я должен делать, счастье мое, он ведь стрелял в моего сына, ну да ладно, — голубые глаза блеснули сталью, — пусть живет. Я и видеть его не хочу, так что, поговори, конечно.
— И помни, — он прижал ее к себе, — я тебе еще тогда, в Сибири, сказал — все, что было — это неважно. Есть только я и ты, и больше — ничего».
От него пахло сосной и свежими травами, и Федосья, целуя его, тихо сказала: