"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция

Шульман Нелли

— Почему? — темные ресницы чуть дрогнули.

Джон посмотрел на сапфировое ожерелье на нежной, белой шее и тихо ответил: «Чтобы быть уверенным в том, что с вами все в порядке».

Она помолчала и сказала: «Простите меня. Я, правда, люблю своего мужа, лорд Джон, и буду любить всегда».

— Вам совершенно не за что просить прощения, — он вздохнул. «Пойдемте, я провожу вас домой, у вас сейчас много хлопот».

Уже у палаццо, она вдруг обернулась и приказала: «Зайдите со мной».

Джон вскинул голову вверх и посмотрел на серую, вытертую лестницу. Ее лицо — нежное, чуть раскрасневшееся от холода, — было совсем рядом. «Не надо, — он сглотнул, — не надо делать что-то из жалости, синьора Изабелла».

— Я не из жалости, — женщина чуть вздохнула и поцеловала его — глубоко, схватившись рукой за перила, пытаясь устоять на ногах. Они, наконец, оторвались друг от друга и Джон сказал:

«Я прошу тебя, прошу — поехали со мной! Собери детей, я подожду тебя здесь. К вечеру мы будем уже далеко, он не найдет тебя!».

Изабелла покачала головой, и грустно улыбнувшись, погладив его по щеке, попросила:

«Береги себя, пожалуйста».

Он еще успел услышать ее легкие шаги, а потом дверь комнат хлопнула, и вокруг не осталось ничего, кроме одиночества.

Джон вышел к набережной канала, и, стоя над серой, тусклой водой, вздохнув, сказал: «Ну что, папа, теперь ты можешь спокойно уходить в отставку».

Интерлюдия

Рим, 17 февраля 1600 года

Священник остановился на мосту через Тибр и посмотрел в сторону мрачной громады башни Нонья напротив. На востоке вставал нежный, уже весенний рассвет, и мужчина, откинув капюшон рясы, почувствовал, как темные, с проседью волосы, шевелит теплый ветер. Тибр разлился после зимних дождей, берега реки были покрыты, свежей, зеленой травой, и священник, взглянув на воробья, что сел на перила моста, вдруг сказал себе, вздохнув: «Ну, может быть, и удастся».

— Святой отец, — знакомый охранник вежливо наклонил голову. Священник, даже не думая, благословил его, и стал ждать, пока поднимется огромная, ржавая железная решетка. Он шагнул вглубь сырого, низкого коридора, и, как всегда, положил руку на простой, медный крестик, что висел у него на шее, — просто, чтобы чувствовать ее рядом с собой.

Заключенный стоял у окна и смотрел на реку. Он, даже не поворачиваясь, сказал: «Доброе утро, отец Джованни. Сегодня, да? Хороший день такой, даже обидно».

Джованни тихо ответил: «Я больше не могу оттягивать, синьор Джордано. Мне очень, очень жаль. Вы же знаете, если вы раскаетесь, то…

— Меня задушат, да, — Джордано Бруно усмехнулся. «Ну, если я не раскаялся за последние, — сколько я здесь? — девять лет, то вряд ли сделаю это сейчас».

Джованни оглянулся и сел на грубую, деревянную скамью. «Я принес вам письмо, — сказал он, — как обычно. Вы можете взять его, — он помедлил, — с собой, вас не будут обыскивать».

— Она не знает? — спросил Бруно, рассматривая римские крыши.

— Я сам не знал точную дату до последней недели, — неслышно ответил Джованни.

«Простите, было уже никак не успеть, — он замялся, — сообщить».

— Когда-нибудь, — задумчиво сказал Бруно, — человек будет летать по воздуху. Синьор да Винчи, — вы слышали о нем?

— Разумеется, — обиженно ответил Джованни.

Джордано, наконец, повернулся, и, окинув взглядом священника, улыбаясь, сказал: «Никогда бы не поверил, что вы меня на пять лет старше, выглядите сорокалетним. Впрочем, тюрьма еще никого не красила.

— Так вот, синьор да Винчи придумал летательную машину на винтовой тяге. Но я уверен, — темные глаза Джордано заиграли золотыми искрами, — что можно создать и что-то более быстрое. В конце концов, — он указал за окно, — оно понадобится, чтобы лететь к звездам.

— Зачем? — невольно спросил Джованни. «К звездам, я имею в виду?»

Джордано сел рядом с ним, и помолчав, ответил: «Зачем человек живет? Чтобы постигать новое, святой отец, и двигаться дальше, вот зачем. Я написал ей письмо, — он на мгновение прервался, — еще тогда, после трибунала, ну, чтобы быть готовым. Я немного дополню, возьмете, ладно?»

Джованни вспомнил огромный, расписанный фресками зал, и маленького человека, что, вскинув голову, посмотрев на них, сидящих на возвышении, сказал: «Вероятно, вы с большим страхом выносите мне приговор, чем я его выслушиваю».

— Конечно, синьор Джордано, — мягко проговорил он. «Я вернусь через пару часов, исповедаю вас, — они оба, не сговариваясь, усмехнулись, — и пора будет идти. Вы меня простите, но я не смог их уговорить отказаться от кляпа».

— Ну, в кои веки помолчу, — Бруно улыбнулся и его лицо, — хмурое, испещренное морщинами, — внезапно смягчилось. «Скажите, святой отец, это ведь вам я должен быть благодарен за перо и чернильницу? И то, что у меня есть окно, и в него видно небо?».

— Это самое малое, что я мог сделать — ответил Джованни. «Пишите, пожалуйста, не беспокойтесь».

Уже, когда он выходил, Джордано внезапно спросил: «Это правда, что вы отказались от должности генерала ордена, чтобы оставаться моим исповедником?».

Джованни обернулся, и посмотрел ему прямо в глаза: «В моем ордене, синьор Джордано, влияние измеряется не чинами, а скорее наоборот — скромностью».

Заключенный помолчал, и, отведя взгляд, вздохнув, добавил: «Это ведь будет на Площади Цветов, да? В последний раз я там был больше двадцати лет назад, — он горько рассмеялся, — по более приятному поводу.

— Простите, пожалуйста, — почти неслышно сказал Джованни и закрыл за собой дверь камеры.

— Никогда не любил монастырские завтраки, — Хосе потянулся за кувшином с водой.

«Надеюсь, в Гоа тебе разрешат жить отдельно, ты все-таки туда едешь с инспекцией, так сказать. Если у нас будет своя кухня, я тебя буду кормить так, как здесь, — он обвел рукой простую келью, — им и не снилось.

— Посмотрим, — Джованни потрепал юношу по черным, прямым волосам. «Ну что, тебя можно поздравить, магистр Болонского Университета?».