"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— А ты? — вдруг, остановившись, спросила она.
— Я тоже, — пожал плечами Теодор. «Зачем спрашивать-то?». Он заснул, а Лиза, умывшись, почистив зубы щеткой из конского волоса, переступая босыми ногами по холодному, мраморному полу, подошла к окну и долго смотрела на черное, прозрачное, морозное небо Венеции.
Джон перечитал написанное и взглянул в окно — было за полночь, звезды — большие, крупные, — висели над крышами Сан-Поло, вдалеке, белым облаком плыл собор Святого Марка.
Он собрал с ковра разбросанные игрушки, закрыл сундуки и прошел в матушкину опочивальню. Остановившись на пороге, Джон посмотрел на огромную кровать и вздохнул.
«Была бы ты рядом, мамочка, — грустно сказал он, — что бы ты посоветовала? Ты ведь сама любила так, — без оглядки, а я, я — твой сын».
— Передашь письма, — велел ему отец. «Там, в Венеции, ее сын архитектором, Теодор, и жена его, падчерица миссис Марты».
Он кивнул, и потом, уже, оказавшись перед дверью их комнат — в изящном палаццо неподалеку от собора Санти-Джованни э Паоло, он подумал: «А я ведь их не знаю, никогда в жизни не видел».
Маленькая, стройная женщина в простом, домашнем платье серого шелка вскинула на него обрамленные темными ресницами глаза, и Джон, найдя в кармане письма, откашлявшись, покраснев, выдавил из себя: «Меня зовут лорд Джон Холланд, я сын герцога Экзетера, из Лондона».
— Здравствуйте, — она улыбнулась, чуть присев. «Я синьора Изабелла. Вы проходите, пожалуйста, вы, наверное, весточку от матушки привезли?».
— Да, — он оглянулся — в комнатах было тепло и уютно, и пахло какими-то пряностями.
— Детям печенье испекла, — она усадила Джона за большой стол красного дерева и сказала:
«Вы тоже берите, и сейчас я вам подогретого вина принесу, на улице сырость такая, хоть бы высокой воды в этом году не было».
Высокий, крупный рыжеволосый мальчик помялся у входа в столовую и спросил: «Мама, я математику уже всю сделал, Стефано спит, можно я погуляю, пойду, меня друзья там, — он махнул рукой на площадь, — ждут».
— А ты бы поздоровался, Пьетро, — ласково сказала мать. «И оденься, как следует, пожалуйста».
Мальчик протянул руку, и Джон, пожав ее, рассмеялся: «Рад знакомству».
Ребенок убежал, подхватив мяч, и женщина улыбнулась: «Семь лет ему, он родился, как мы еще в Польше жили. А Стефано — три, этот уже у нас венецианец».
— Я слышал, муж ваш вместе с синьором Антонио Контино этот новый мост возводит, от Дворца Дожей к тюрьме? — спросил Джон.
— Ой, и не только его, — синьора Изабелла вздохнула, и посчитала на пальцах, — четыре церкви, два палаццо на Большом Канале, и ремонтов у него — то ли семь, то ли восемь. Я и не вижу синьора Теодора, он домой только спать добирается, — женщина покраснела.
— Хотите, когда ваш младший проснется, погуляем? — предложил Джон. «Ветер вроде стихает, да и солнышко выглянуло, маленькому полезно будет».
Она покраснела. «Как утренняя заря, — подумал Джон. «Господи, какая у нее кожа — нежная, словно сливки».
— Ну, если я вас не стесню, — тихо сказала синьора Изабелла.
— Заодно, — Джон улыбнулся, — я с мальчиками в мяч погоняю. Ну, если они меня примут, конечно.
«Какой молодой, — подумала Лиза, глядя на приятное лицо мужчины. «Младше меня, наверное».
— Вам сколько лет? — внезапно спросила она, убирая со стола.
— Двадцать четыре в сентябре будет, — усмехнулся лорд Джон.
— Так я вас старше, мне в мае двадцать четыре, — она остановилась с бокалами в руках и мужчина, поднявшись, взяв у нее посуду, ласково сказал: «Я отнесу. А вы идите, собирайте Стефано, — Джон наклонил голову, — он и проснулся уже, слышите».
Он задернул гардины, и, пройдя в столовую, налил себе вина.
— Да, тут мы и сидели, — подумал Джон. Она за книгами пришла, Петрарку тогда взяла и матушкины стихи. Дети у меня в комнате возились, а она погладила переплет маминой книги, и сказала: «Я синьору Веронику немножко помню, у нее были очень красивые глаза, как будто жженый сахар. И от нее всегда пахло лавандой, — Изабелла вдруг повела носом, — даже сейчас пахнет, как будто она здесь».
— Я тоже люблю лаванду, — Джон снял с очага котелок с ризотто и велел: «Ешьте, грибы совсем свежие, из Тосканы, я с утра на рынок ходил».
— Вы хорошо готовите, — удивленно сказала женщина.
— Матушка умерла, когда мне пятнадцать было, — вздохнул лорд Джон, — мы остались вдвоем с отцом и сестрой моей приемной. Отец слуг в Лондоне никогда не держал, по понятным причинам, — мужчина улыбнулся, — да и матушка в последний год очень слаба была, вот, пришлось научиться.
— Очень вкусно, — она облизала ложку и, посмотрев на него, сказала: «У вас улыбка, как у синьоры Вероники. Красивей нее никто не улыбался».
Джон вдруг посмотрел на дверь и, обернувшись, проговорил: «Когда ваш дядя убил герцога Орсини и привез меня родителям, я думал, что прекрасней матушки никого на свете нет. Я только потом, много позже, понял, что у нее с лицом».
— И ваш отец ее любил, даже после того, как…, - женщина не закончила.
— После того, как Орсини ее изуродовал. Конечно, — мужчина пожал плечами, — иначе, что это за любовь? Сказано же, — в богатстве и бедности, в болезни и здравии, до тех пор, пока не разлучит нас смерть.
— Да, — тихо ответила синьора Изабелла. «Вы же слышали, наверное, моя мать была женой Орсини, и он убил ее, потому что она любила другого».
— Так не всегда бывает, — светло-голубые и синие глаза посмотрели друг на друга и Джон повторил: «Не всегда».
— Я потеряла мать младенцем, из-за ее любви, — сухо проговорила женщина. «Я не хочу, чтобы мои дети осиротели из-за того же. Спасибо вам за книги, лорд Джон».
«И больше она ничего не сказала», — Джон допил вино, и, отставив бокал, пройдя в детскую, лег в свою старую кровать. Он долго глядел на высокий, расписанный фресками потолок, а потом, наконец, задремал.
— Пьетро, — сказала Лиза, щурясь от утреннего, яркого солнца, — ты присмотри за Стефано, я ненадолго в собор зайду.
— Конечно, мама, — нежно сказал мальчик, и, наклонившись к брату, надев ему перчатки, велел: «Сейчас пойдем на канал, пока мама молится, посмотрим на гондолы, только ты меня за руку держи, ладно?»
Стефано кивнул, — он тоже был высоким и крепким, по виду — пятилетним, и Лиза, перекрестив их напоследок, вошла в церковь.
Она преклонила колени перед Мадонной работы Чимы да Конельяно, и, еще раз перекрестившись, прошептала: «Дай моей доченьке приют, Божья Матерь, пусть она узнает свет любви твоей».