Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
Женщина краем глаза взглянула на небо — солнце уже поднялось довольно высоко, а еще надо было вымыть полы, и поменять постели.
Она как раз набирала воду, когда Мирьям, вернувшись из пекарни, спросила: «Еще что сделать?»
Фейге поставила ведро и поцеловала дочь в белую щеку — все ее дети были высокими, в отца. «Кроме одной», — подумала женщина, почувствовав глухую, тупую боль в сердце. Она взглянула в серые, прозрачные, большие глаза Мирьям и улыбнулась: «Отцу поесть отнеси, а то ведь рано встал».
Мирьям
— А, Мирьям, — рабби Моше Алших оторвался от стола и взглянул на нее — внимательно, ласково. «Авраам, ну что бы мы делали, если б не твоя жена — умерли бы с голоду».
Отец отложил перо и улыбнулся, принимая завернутые в салфетку фрукты и хлеб. «Воды принести вам? — Мирьям потянулась за почти пустым кувшином.
Авраам Судаков погладил ее по голове: «Спасибо, доченька. Ты маме скажи, что я сегодня пораньше вернусь, помогу ей перед Шабатом».
Выйдя из синагоги, Мирьям бросила камешек под обрыв, и посмотрела, как он, подпрыгивая и перекатываясь, падает вниз. Потом она немного постояла так, ничего не делая, почесывая одной ногой, — в простой, потрепанной кожаной туфле, — другую.
— Играть пойдем? — высунулась на улицу ее подружка, Хана.
— Куда там, — кисло сказала девочка. «Мама ждет, еще работы много. У тебя пятеро братьев и сестер, тебе легче, а я одна. Завтра и поиграем, после обеда, все равно родители отдыхать будут».
Уже когда Мирьям шла по главной улице, к своему дому, что стоял почти на вершине холма, ее окликнули — какая-то женщина, маленького роста, худенькая, в потрепанном, запыленном плаще.
— Сейчас я спрошу, — сказала Эстер, слезая с мула. «Ты подержи ее пока». Маленькая Мирьям, оказавшись на руках у отца, сразу же заулыбалась, и твердо потребовала:
«Ногами!».
— Ну что с тобой делать, — вздохнул Степан и опустил ее на землю. «Годик только летом исполнился, а как ходит уже хорошо, — подумал он, глядя на то, как дочка бойко подошла к мулу.
— Лошадь! — сказала она восторженно, задрав голову с копной темных кудрей. «Лошадь большая!»
— Это, вообще-то, мул — усмехнулся Степан, — но да, не маленький, счастье мое.
Эстер вернулась, и, помолчав, проговорила: «Это здесь, Ворон. И они живы все — и мать, и отец. А то, — она кивнула головой наверх, — моя сестра младшая. Когда я замуж выходила, ей еще двух не было. Она меня не узнала. Тоже Мирьям, как и наша. Господи, как же все это будет!»
— Это твоя семья, — сказал ей муж, и, подняв девочку, на мгновение, нежно, прижался губами к теплому лбу Эстер. «Все будет хорошо, любовь моя. Поехали» Мул зацокал копытами по брусчатке, и Степан, обернувшись, посмотрев на залитую солнцем равнину внизу, под склонами холмов, тихо сказал: «Я и не знал, что тут так красиво, не думал даже».
Жена вдруг,
Фейге вылила грязную воду в канаву и услышала, как скрипнула калитка в низкой, сложенной из плоских камней ограде.
— Что-то ты рано, Авраам, — даже не взглянув туда, смеясь, сказала она.
— Мама, — сказала Эстер, смотря на полную, низенькую женщину с укрытой темным платком головой. «Мама, это я, Эстер».
Фейге со звоном выронила ведро и распрямилась.
Она стояла у ворот, худенькая, с милым, усталым, лицом, в таком же темном платке и невидном, запыленном плаще. Толстенькая, беленькая, кудрявая девочка на руках у дочери вдруг, весело захлопала в ладошки и сказала: «Дзинь!»
— Господи, велика милость твоя, — застывшими губами проговорила женщина. «Доченька, счастье мое, мы же тебя и оплакали уже. Иди сюда, — она обняла Эстер и девочку, — крепко, и прошептала: «Это внученька моя? Как зовут-то ее?».
— Мирьям, — плача, прижимаясь щекой к лицу матери, ответила Эстер. «Годик ей был, в начале лета».
— Ах, ты моя прелесть, — заворковала женщина, целуя ребенка, принимая его на руки. «И глазки карие у тебя, и реснички, какие длинные — вся в маму. И пухлая ты какая, — Фейге подышала в нежное ушко девочки и та засмеялась.
— Мама, — откашлявшись, сцепив пальцы, проговорила Эстер, — мама, там отец Мирьям. Муж мой, то есть. За воротами.
— А почему он там, а не здесь? — удивленно спросила женщина. «Пусть идет сюда, я сейчас сестру твою за отцом отправлю, занимается он». Фейге поставила Мирьям на землю и одобрительно сказала: «Ходит-то как бойко. Отлучила ты ее уже?»
— Нет, кормлю еще, — ответила Эстер. «Мама, послушайте, это важно…»
— Что может быть важнее здоровья ребенка? — Фейге подняла черную бровь. «Зови своего мужа, и будем накрывать на стол. Как ему имя-то? — спросила она дочь, что уже взялась за калитку.
— Тоже Авраам, — обреченно вздохнув, сказала Эстер.
— У меня никогда не было тещи, — хмуро сказал Степан, глядя на ворота дома Судаковых.
«Давай я Никиту Григорьевича подожду, вместе зайдем».
— А теперь есть, — шепотом ответила Эстер. «Ворон, ну пожалуйста, ну чего ты боишься-то?
Она хорошая женщина, милая очень».
Он вздохнул, и, привязав мула к ограде, попросил: «Дай мне руку только».
Фейге окинула одним взглядом высокого, широкоплечего, мощного мужчину, что мялся в воротах позади дочери, и, широко улыбаясь, проговорила: «Здравствуйте. Вы мой зять.
Очень хорошо. Вы садитесь, пожалуйста, и отдыхайте, — пешком же, наверное, сюда шли?».
— Пешком, — согласился Степан.
— Ну вот, — Фейге указала на простой деревянный стол, что стоял под гранатовым деревом.