Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
Аграфена выронила валек из рук и ахнула.
— Не намазано, уж поверь мне, — ядовито сказала Федосья Петровна. «И ведь главное — не девки какие, чтобы ветер в голове был, жены венчанные. Стыд берет».
— А Яков Иванович красивый, — мечтательно проговорила Аграфена.
— У тебя свой мужик есть, на него и смотри, — сухо заметила Федосья и принялась собирать белье.
Большая горница воеводской избы была жарко натоплена.
— Вот сюда шкуры-то кладите, — распорядился Яков Чулков, глядя на то, как двое дружинников расставляют
— То разве холод? — рассмеялся кто-то из парней. «Это так, ваша милость, пощипывает чуток. Ночью — вот то настоящий мороз ударит».
— Ночью-то тепло, — ответили ему, — ночью жена под боком». Парни расхохотались.
— С водкой еще теплее, — заметил Чулков, открывая флягу. «Садитесь, выпьем-то по чарочке»
— Я смотрю, — равнодушно заметил юноша, разливая водку, — у вас тут и девок нету, как живете-то? Скучно ведь.
— Это сейчас — зевнул дружинник напротив. «А по весне, опосля Пасхи, как ясак начнут привозить — тогда весело станет. Остяки семьями приезжают, с дочками, костры жжем, из луков стреляем. Как раз вот в сие время и знакомиться, а после Покрова уж и свадебку сыграть».
— Федосья Петровна, та ведь тоже кровей остяцких? — спросил Чулков.
— Да, — подали голос сзади, — батюшка у ней, князь ихний, Тайбохтой прозывается.
— Так вот про кого она сказочку рассказывала, — улыбнулся Чулков. «Что ж она, отсюда, с Туры, али с Тобола?».
— С Москвы она, — объяснили ему, — муж ее покойный атаманом у Ермака был. Ну а потом его убили, а ее в плен увели, в Кучума ставку.
— Вот как? — Яков поднял бровь и налил парням еще. «Что ж она там делала?».
— Известное дело что, — сочно ответили ему, — и под ханом полежала, и под визирем его, Карачей, и под кем еще не валялась. Говорят, и дитя там нагуляла, да померло оно.
— Точно, — кто-то расхохотался, — сладкая жизнь там у нее была — знай себе ноги раздвигай, да рот открывай шире. Ну а потом с остяками она болталась где-то, там тоже времени не теряла, наверное.
— И, что ж, опосля этого и замуж вышла, не побрезговали ей? — поинтересовался Чулков.
— Я б побрезговал, я истоптанные дороги не люблю, — ответил ему парень, что сидел напротив, — а Волку, видать, все равно, он на Москве у себя к блядям привык, так и тут оную нашел!
Яков Иванович только улыбнулся — тонко.
Феодосья разогнулась, и, посмотрев на вымытый пол, вытерла пот со лба. Она и не заметила, как чуть скрипнула дверь. Подоткнув подол выше, девушка вылила на доски горшок дымящейся воды, и, опустившись на колени, стала скрести половицы своим ножом.
— Хозяйничаешь? — раздался ленивый голос с порога. Федосья, покраснев, оправила сарафан и быстро обмотала косы платком.
— Чисто у тебя — Яков Иванович оценивающе посмотрел на девушку и подумал: «Баба не молода уже, конечно, однако ноги хороши. Да и лицом она пригожа, сгодится».
— Ты, говорят, вдовеешь, Федосья Петровна? —
— Сами наследили, сами и подотрете, — Федосья бросила тряпку. «И я не вдовею, у меня муж есть».
— Ну, это пока, — заметил Яков. «Все в руке Божьей, как Писание нас учит. Коли б ты грамотна была бы — почитала».
— Да уж читала, — Федосья стала убирать в сундук высохшие на морозе, аккуратно сложенные холсты.
— Ишь ты какая — хмыкнул Яков. «А ты что ж гостя не привечаешь, не по-людски это, Федосья Петровна, не по-христиански».
— Невместно мне, коль мужа в крепостце нет, — жестко сказала девушка. «Как вернется Михайло Данилович, милости просим за наш стол. А ранее, — никак, уж не обессудьте, Яков Иванович, — языками болтать зачнут.
— Так Федосья Петровна, — отмахнулся Чулков, — про твою жизнь сладкую в Кучумовой юрте уж вся Сибирь знает, как я посмотрю. Так что пущай болтают, тебе не впервой, — Яков посмотрел на зардевшееся, со слезами на ресницах, лицо девушки, и, встав, протянул ей простенькое колечко.
— Подарение тебе, — юноша осмотрел ее — с головы до ног, и выпятил губу. «Я тоже, как и муж твой, блядей люблю, так, мы с ним задружимся, не бойся».
Изба огласилась хлестким звуком пощечины. Чулков отступил, схватившись за мгновенно покрасневшее лицо. Федосья бросила на пол кольцо и сказала: «Покажу вам кое- что».
Тяжелая крышка деревянного ларца приподнялась, и Федосья, по запястье, окунув руки в блистающую гору драгоценных камней и золотых слитков, проговорила: «Сие муж мой с Большого Камня, да с южных гор принес. Так что убирайтесь из моей избы подобру-поздорову, Яков Иванович».
Он внезапно, быстрым движением, схватил ее за кисть и сжал — так, что девушка побледнела.
— Я — наместник воеводы сибирского тут, в Тюмени, поняла? — свистящим шепотом сказал Чулков.
— Кучум жив еще, Федосья Петровна, сама знаешь. Я и скажу, что это он тебя сюда послал, чтобы ты ворота крепостцы его отрядам открыла. Кому мой брат поверит, думаешь — мне или тебе, что в наложницах у хана отиралась? И тогда Данило Иванович и тебе голову отрубит, и мужу твоему — тако же. А ну ноги раздвигай! — он стал выворачивать ей руку.
— Пусти, — Федосья медленно, как во сне стала расстегивать сарафан.
— Вот так бы сразу, — довольно сказал Чулков, подталкивая ее к лавке.
Яков Иванович вдруг замер и посмотрел вниз.
— Руки убери, — спокойно сказала Федосья, и надавила ножом посильнее. «А то у меня полы чистые, ты мне и так наследил, неохота еще кровь твою с них смывать. Ну!».
Юноша отступил, все еще чувствуя смертельный холод клинка где-то внизу живота. Федосья вдруг принюхалась и рассмеялась: «Штаны-то ты промочил, смельчак. Иди отсюда, а то еще что другое с тобой приключится, дак не отстираешь их потом».