Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
Яков взглянул в ее невозмутимые, морской зелени, раскосые глаза, и, выматерившись, хлопнув дверью, — вышел.
Девушка опустилась на скамью, и только сейчас ощутила боль в пальцах, что сжимали — крепко, — рукоятку ножа. Она разогнула их, и, отложив клинок, вытянула перед собой — руки дрожали. «А ну хватит, — разозлившись, сказала себе Федосья, и, встав, принялась вытирать грязные следы от сапог.
— Поднимай, — крикнул сверху Волк, и бревно, поддерживаемое веревками, поплыло вверх.
— Давай, Василий, — кивнул Михайло напарнику. «А то и так мы с этой
Волк внезапно разогнулся и посмотрел вокруг. «Красиво тут, — пробормотал он, — почти как у нас в Тюмени».
— А все равно, — Василий стал обтесывать бревно, — домой-то хочется. Ты вон на Троицу повенчался, а я — после Покрова, три месяца-то с Аграфеной всего и прожил, и теперь до весны не увижу».
— Ну, — протянул Волк, берясь за топор, — такая уж тут, в Сибири, судьба у нас, Василий. Эту крепостцу возведем, потом далее на восток отправимся, а хозяйки ждать будут. И так случиться может, что и не вернется кто — к сему тоже надо готовым быть».
Второй парень только вздохнул и с тоской посмотрел в сторону Тюмени.
В общей трапезной вкусно пахло щами.
— Квашеной капусты с полсотни бочек привезли, — сказал Данило Иванович, берясь за ложку, — до весны хватит, а там уж свои огороды заведем. Земля хорошая тут?
— Рожь сам-шест взошла, — ответил Волк, хлебая из общего горшка, — однако то лето жаркое было, и дожди как по заказу лили — не много и не мало. Посмотрим, что с погодой-то случится, остяки говорят, что тут и опосля Троицы заморозки бывают.
— Так у вас, тюменских, что тут остались, получается, двое женатых всего, — ты Михайло, да ты Василий, остальные холостыми гуляют? — усмехнулся воевода.
— Сейчас остяков пойди, найди, — присвистнул Василий, — вона, Груни моей семья откочевала на север куда-то. У нас как — по весне встречаемся, да по осени, когда они ясак привозят. А кто возле крепостцы живет — у тех дети малые, невест там долго ждать придется.
— Вот оно как, — задумчиво сказал воевода, принимая ломоть хлеба с наваленной сверху пареной рыбой. «А что, — вдруг спросил Данила Иванович, — у вас тут рек много, плавать-то все умеют в дружине?».
— Да уж учил я их, — кисло сказал Волк, — летом тем. Не даются. Вона, Василий у нас ярославский, казалось бы — Волга под боком, а воды боится.
— Зато Михайло Данилович у нас плавает так, что любому завидно, и ныряет на две сажени, — подтолкнул его младший парень.
— Это откуда ты научился-то, Волк? — поинтересовался воевода.
— А вот слушайте, — Волк откусил белыми зубами большой ломоть хлеба. «Батюшке-то моему голову отрубили, как мне семь лет было, а матушка померла — мне двенадцать уж исполнилось. Матушка моя, Авдотья Михайловна, знатная воровка была, и меня с малолетства с собой на рынки брала.
Как батюшку казнили, она честной вдовицей осталась, никого до себя более не допустила. А окромя краж еще, чем занималась — по кабакам с торговцами знакомилась. Матушка красивая была, — Волк нежно улыбнулся, — высокая, статная, косы белокурые в руку толщиной, до пояса. Ну вот, —
— Что ж, — воевода сглотнул, — это она их обухом по голове-то, али кто?
— Я, — спокойно ответил Волк, подняв голубые глаза. Он откинул со лба кудри и улыбнулся:
«Ну, пила матушка, конечно, не без этого, врать не буду. Пьяной в сугробе замерзла.
Остался я один, взрослый парень уже был.
И тут дружок мой приходит, Сенька Косой, ему потом в драке на Яузе голову проломили. А Косой со стругов купеческих воровал, по ночам — подплывет, взберется на палубу и давай там все подчистую выносить.
Вона, Вася говорит, что я хорошо плаваю, так это вы Сеньки не видели — тот под водой столько мог продержаться, что и мне такое не под силу. Ну, и стал я с ним в доле работать. А зимой кошельки резал. Ну, а потом и до разбоя дошло, батюшкиной дорогой пошел, упокой Господи его душу, — Волк перекрестился и добавил: «Ну, вот и поели, молитву уже читают».
— Да, — только и сказал Чулков, внимательно глядя на Волка, — сразу видно, тебе, Михайло Данилович, пальца в рот не клади.
— Я коренной вор московский, Данило Иванович, — легко улыбнулся тот, — батюшка мой говорил, что со времен государя Ивана Калиты семья наша сим промыслом славна. Так что нет, не клади, — Волк наклонил голову и зашептал молитву.
Воевода вытянулся на лавке, закинув руки за голову, и посмотрел на потолок, где висели едва заметные капли смолы. «Пока чисто, — подумал Чулков, оглядывая избу, — а все равно — без бабы долго не проживешь. И так вон, какой месяц уже. Нет, надо, надо. С девкой заводиться не хочется, да еще дождись этих остяков, Господь один знает, где их носит.
До Пасхи-то — тут все грязью зарастет, да и вон — Борис Федорович Годунов, как отправлял нас, строго наказывал — чтобы мы тут никого не насильничали, мирно жили. Ну, вот и будем мирно, — он усмехнулся и зевнул.
«А Марья моя, как приедет, ежели скажет что — так плети отведает, да, впрочем, она молчать будет — привычная уже. Нет, надо подхозяйку. Волка этого трогать не буду, ну его, ему человека убить — что сбитня выпить, а вот этот Василий — самое то. И хвалился же он, что жена у него шестнадцати лет, и красивая. Ну, вот и славно, до отъезда гонца все обделаю, как надо — Данило Иванович перекрестил рот, и, помолившись своему святому заступнику, пророку Даниилу, спокойно заснул.
— И ты прямо вот так нож достала? — узкие глаза Василисы, казалось, распахнулись во все лицо.
— Ты только не говори никому, — Федосья поджала губы, чуть покачивая колыбель Никитки.
«Как животик-то у него?» — кивнула она на спящего ребенка.
— Да как ты и советовала, голенького его, себе на грудь кладу, — девушка вдруг покраснела, — дак вроде легче ему.
— Скоро закончится, — сказала Федосья, нежно смотря на крестника. «У брата моего младшего тоже так было, к трем месяцам прошло, как рукой сняло. Потерпи. Высыпаетесь-то вы с ним?».