Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
– Я привезу ей подарок… – фон Рабе сидел под холщовым зонтиком, в хрустальном бокале играл, переливался лимонад, – она получит материалы, которые еще никто не держал в руках. Она великий ученый, она не сможет отказаться… – Макс приехал во Францию легально, но по чужим документам, с немецким дипломатическим паспортом. После войны с Польшей, фюрер хотел, на время, оставить Францию и Британию в покое, усыпив бдительность запада:
– Со Сталиным так же будет… – Макс попросил два кофе, – рано, или поздно. Он зарвется, попробует вернуть Финляндию. Ничего у него не получится, армия ослабеет. Мы застанем СССР врасплох, неожиданной атакой. Японцы, к сожалению, нам не помогут… – военные считали, что, после неизбежного разгрома на Халхин-Голе, Япония повернет на юг, к английским колониям.
Как бы ему ни хотелось полюбоваться коллекциями Лувра, в Париже Макс вел себя осторожно. Мальчишка стал куратором отдела, писал в научные журналы, и левую прессу. Он славился яростной ненавистью к нацизму. Месье де Лу не стеснялся в выражениях, называя мюнхенский договор людоедским. Он призывал Францию послать в Польшу войска, в случае начала войны.
– Пусть идет в армию, – подытожил Макс, – если он такой патриот. Я с удовольствием довершу начатое в Мадриде, и лично его застрелю… – в Париже он забрал Шанель и отвез ее на Лазурный берег. Женщина требовалась разведке. В ателье стояла аппаратура, но Макс хотел, собственными ушами, услышать о частных знакомствах модельера. Теперь Максу стало немного легче, с Шанель он думал об 1103. Макс закрывал глаза, слыша задыхающийся шепот:
– Еще, еще. Я люблю тебя, люблю… – ему казалось, что это голос 1103. Она обнимала его, привлекая к себе. На самом деле, заключенная вообще не двигалась и не говорила. Макс не хотел ее бить, подозревая, что и побои ничего не изменят. 1103 была упряма. Максу, впрочем, было достаточно того, что он получал, навещая Пенемюнде.
Шанель спала, хотя время подходило к одиннадцати утра. Вчера Макс возил ее в картинные галереи Сен-Поль-де-Ванса, они обедали в «Золотой Голубке». Он, мимолетно, вспомнил красивую, черноволосую женщину, сидевшую за столиком, с полуседым евреем, в пенсне. Макс поморщился:
– Скоро все закончится. Евреев надо депортировать на тот свет. Меньше хлопот… – вдохнув горький аромат кофе, в чашках тонкого фарфора, он услышал шаги на дорожке.
Муха был пунктуален. Агент отлично выглядел, на загорелых щеках играл румянец, от каштановых волос, пахло морем. Коротко кивнув, он опустился напротив Макса:
– Хорошо, что его не расстреляли, – облегченно подумал штурмбанфюрер, – он поставляет очень ценные сведения… – Петр приехал в Ниццу поездом, оставив Кукушку в шезлонге, у бассейна, с коктейлем и женским журналом на стройных коленях. Он поцеловал руку мадам Рихтер:
– Я вернусь к вечеру, моя дорогая. Дела, даже на отдыхе… – через четверть часа после того, как месье Ленуар покинул отель, мадам Рихтер тоже вышла на ступени, в дневном платье, тонкого льна, в большой шляпе. Сев за руль лимузина, женщина поехала в Сен-Поль-де-Ванс.
– Рад вас видеть… – Макс вынул из чашки серебряную ложечку, – месье… – он поднял бровь, взглянув на Муху.
Петр велел себе не волноваться. В поезде, одним глазом просматривая газеты, он, все время, думал о Тонечке.
– Ленуар, Пьер Ленуар… – Муха, мимолетно, улыбнулся.
– Месье Ленуар, – завершил Макс, открыв перед агентом золотой портсигар: «Угощайтесь».
Низкое, полуденное солнце заливало гостиничный номер. Потертые половицы будто светились, в воздухе плясали пылинки. Пахло жасмином и табаком. На кровати стояла пепельница, на полу, недопитая бутылка белого вина. Она спала, уткнув голову в подушку, черные, тяжелые волосы разметались по слегка загорелому плечу. Вальтер слышал ее ровное, спокойное дыхание. Она всегда смущалась, открывая глаза:
– Надо было меня разбудить, неудобно… – он обнимал ее, целуя высокий лоб, проводя губами по ресницам:
– Ничего неудобного. Тебе надо отдохнуть, ты много работаешь. Спи, любовь моя… – серые, дымные глаза смотрели на него, мягкие губы улыбались. Она и сама была нежной, словно, думал Биньямин, любимые ей, белые цветы жасмина.
Жасмин цвел и весной, в Женеве. Он приехал в Берн, где учился в университете, в молодости. В городе жили его бывшая жена и сын. На пути обратно в Париж Биньямин решил провести несколько дней у озера. Ему не хотелось возвращаться в пустынную, прокуренную квартирку неподалеку от рю де Вожирар. Он сидел, глядя на лазоревую, тихую гладь воды, на белых лебедей. Бывшая жена родилась в Швейцарии, здесь появился на свет их ребенок. Они были в безопасности. Биньямин, в очередной раз подумал:
– Можно все закончить. Мальчик вырос, хватит откладывать. Понятно, что Гитлер не ограничится Австрией и Чехией. И Брехт мне так говорил… – он ездил к Брехту, в Данию:
– Чем дальше мы уедем, Вальтер, тем лучше… – драматург, хмуро, усмехнулся:
– Мой приятель, архитектор, месье Корнель, вывозит оставшихся коллег из Германии, Чехии… – Брехт помахал письмом: «Американцы заинтересованы в артистах, архитекторах, в ученых…»
Биньямин стоял у окна, рассматривая яхты, у городского причала, кружащихся над мачтами чаек. Брехт жил в маленьком, провинциальном городке, Сведенборг, на острове. Биньямин сам провел здесь почти год, покинув Германию:
– В философах никто не заинтересован, Бертольд, – ядовито отозвался он, – никому они не нужны… – в Женеве они с Анной столкнулись случайно, в публичной библиотеке, работая за соседними столами. Биньямин искоса посматривал на ее красивый профиль, на сосредоточенное лицо. Она склонилась над английскими газетами. Он, сначала, думал, что женщина из Лондона, но фрау Рихтер оказалась уроженкой Цюриха. Познакомились они просто. Вальтер увидел темные круги у нее под глазами. Искусно скрыв зевок, женщина услышала его решительный голос:
– Я считаю, что вам просто необходим кофе. Я бы его сюда принес, – Биньямин присел на край ее стола, – но правилами библиотеки, такое запрещается… – он улыбался: «Придется вам подождать меня в вестибюле, и получить чашку…»
Она прикусила нижнюю губу:
– Значит, у меня нет никакого шанса сопроводить вас в кафе, месье… – вблизи ее глаза всегда напоминали Биньямину серый жемчуг, – вы купите мне кофе, и мы даже не поговорим… – они проговорили до позднего вечера, гуляя по Женеве. Вечером они остановились на пустынной набережной озера. Город засыпал рано, на улицах было тихо. В черной воде отражались крупные, яркие звезды. Она засунула руки в карманы твидового жакета, вскинув красивую голову: