Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
– Завтра нет вечернего заседания, чиновники разъезжаются на выходные. Я тоже послушаю Хану, если ты меня снабдишь контрамаркой… – Эмиль заметил, что Маляр смутился:
– Он не умеет врать, я еще на войне это понял. Девушка ему нравится… – Мишель кивнул:
– Хорошо. Встретимся у мельницы в десять вечера… – он махнул гарсону: «Счет, пожалуйста».
Французские двери балкона распахнули в теплую весеннюю ночь. Над Мулен де ла Галетт висела яркая луна, по булыжнику стучали женские каблуки. Вспыхивали огоньки сигарет, мерцали фары велосипедов. На узкие
Хана рассматривала свое лицо в окруженном лампами театральном зеркале:
– Тетя Аннет здесь позировала, а Момо пела. Она показывала площадь, где выступала с концертами, кабачок, где они обедали, мастерские, где тетя работала натурщицей… – Хана не говорила ни отчиму, как она называла Мишеля, ни брату, что тоже ходит на сеансы к художникам. Многие девочки, соученицы Ханы по Консерватории, зарабатывали так на булавки:
– Но у меня достаточно денег, – она вгляделась в слегка раскосые, серо-голубые глаза, – дядя Мишель дает нам щедрое содержание, дедушка основал для нас трастовый фонд… – две недели назад, став совершеннолетней, Хана получила письмо из Лондона:
– Уважаемая мисс Дате, – читала она машинописные строки, – мы рады сообщить, что вам открыт неограниченный доступ к средствам, содержащимся на вашем счету, в банке Coutts & Co. Основной вклад находится в следующих ценных бумагах… – с помощью дяди Мишеля она разобралась в банковской выписке:
– В общем, ты можешь не работать, – смешливо заметил отчим, – однако ты, наверное, захочешь купить квартиру, как Адель и Генрик… – Хана хотела.
Она привыкла к тете Лауре, и не обращала внимания на ее лицо. Девушке все равно было неуютно в больших апартаментах, на набережной Августинок:
– Дядя Мишель отлично обставил комнаты, – вздохнула Хана, – правильно говорят, что у него лучший в Париже вкус, но ведь к нам никто не ходит, кроме семьи. Тетя Лаура не любит посторонних. Даже семью она едва терпит… – приезжая в Париж, дед и тетя Клара останавливались в семейном отеле, как весело говорил отчим, на рю Мобийон:
– Квартира меньше, но уютней… – рука с черным карандашом для глаз задрожала, – близнецы там жили в январе. Близнецы и он… – Хана велела себе успокоиться:
– Он учится в ешиве и станет раввином. Вам не по пути, ему нельзя даже по радио слушать женское пение. В ночные клубы он ходит, но с девушками не танцует… – она ничего не могла сделать. Глаза сами собой набухли быстрыми слезами:
– Я повела их с Иосифом на Монмартр, потанцевать. Иосиф подцепил девицу, и остался в клубе. Мы с Аароном пошли пешком на Левый Берег… – за руки им держаться тоже было нельзя. Хана видела, как смотрит на нее кузен:
– Некоторые художники тоже так смотрят, – поняла она, – но я им даю от ворот поворот, что называется… – Хана позировала не ради денег:
– Момо верно говорит, что актриса, певица, должна чувствовать свое тело на сцене, – девушка покраснела, – правда, Момо настаивала, что для этого нет ничего лучше… – Хана поморгала:
– Секса, как пишут американцы… – ей никогда бы не пришло в голову читать такие книги, однако Иосиф заметил:
– Тебе почти восемнадцать, и это научные исследования. Дяде Мишелю об этом знать необязательно. Я больше, чем уверен, что твой брат тоже их прочел в Японии. Обе монографии стали бестселлерами… – он вручил Хане книги покойного профессора Кинзи. Она затянулась дымящейся в пепельнице сигаретой:
– «Сексуальное поведение мужчины и женщины», два отдельных тома. Интересно, он… то есть Аарон, их читал… – Хана обругала себя:
– Он изучает Талмуд. Он американец, но он и в руки не возьмет такие книги… – она аккуратно подкрасила длинные ресницы:
– Конечно, не читал. Но Кинзи пишет, что именно в нашем возрасте юноши и девушки начинают… – Хана опустила щеточку:
– Заниматься сексом. Бесполезно, оставь думать о нем… – она не могла ни с кем поговорить:
– Не с тетей Лаурой, или Момо, – мрачно подумала Хана, – тетя Лаура разговаривает с дядей Мишелем и Пьером, а со мной она только обсуждает Джо. С Момо советоваться неудобно, она преподаватель, а не приятельница… – подружки Ханы в Консерватории, не стесняясь, болтали о мужчинах:
– Они думают, что я тоже… – держа во рту шпильки, Хана закалывала волосы, – встречаюсь с парнями, бегаю на свидания… – ни одного свидания ей пока не назначили. Хана поднималась в шесть утра, чтобы успеть на занятия гимнастикой и танцами в репетиционном зале Консерватории. Девушка ложилась в полночь:
– Это если нет концерта или спектакля, – пробормотала она, – если какой-то парень захочет повести меня в кино, ему придется нелегко с моим расписанием… – в январе еще шли каникулы. Хана и Аарон ходили на дневные сеансы в кинотеатры левого берега. Иногда к ним присоединялся Шмуэль, но чаще юноша и девушка оставались одни в пустынных залах:
– Мы курили одну сигарету на двоих… – Хана подышала, – он приносил кофе из буфета, мы бродили по набережным, у лотков букинистов, заглядывали в бистро… – кузен соблюдал кашрут, но позволял себе черный кофе:
– Обычного молока ему нельзя, – Хана взялась за чашку остывшего эспрессо, – он ездил за провизией в лавки квартала Марэ… – она помнила темные, большие глаза, веселый голос:
– Я умею доить коров, кузина. В Бруклине у хасидов ребе есть небольшая ферма, я всему научился. К жизни в кибуце я готов… – Хана огладила вырез черного платья, не прикрывающего колени. Рукава обнажали до плеча стройные руки, она не носила украшений:
– Он живет в общежитии ешивы, в Иерусалиме. Летом он пойдет в армию, потом вернется в Америку, и начнет учиться на раввина. Я еврейка, но я ничего не соблюдаю. Я певица, артистка, у нас разные дороги. Оставь, не думай о нем…
На спинке венского стула висел черный бушлат с медными пуговицами, из ателье Диора. Хана сунула ноги в черном нейлоне в лаковые лодочки:
– Двенадцать сантиметров каблука, – девушка уверенно поднялась, – так я получаюсь достойного роста… – она накинула на плечи палантин черного шелка. В зеркале отражалось бледное лицо, на щеках горел лихорадочный румянец: