Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
– Когда он уехал, я написала песню… – Хана покосилась на гитару и аккордеон у двери комнаты, – о девушке, что ждет любви и не дожидается ее… – Хана одинаково хорошо владела и английским и французским:
– Сегодня я тоже буду петь на двух языках, – она коротко улыбнулась, – но для гитары больше подходит английский… – она напела себе под нос:
– And I will wait for you, my love,
Do not be late, for God above
Is waiting too, for us to stay,
Together, for the love to say,
That earth and heaven are the same,
That I will see you soon again…
Горло дернулось.
– Надо сесть на ступеньки подиума, песня лирическая. Потом я поднимусь, спущусь к аудитории… – в большой гостиной резиденции до войны выстроили просцениум. В дверь постучали, Хана повернула ключ:
– Я готова, Момо… – коротко стриженая голова наставницы качнулась в сторону коридора:
– Человек триста пришло, – шепнула Момо, – тебя ждет успех, малышка… – Хана вдохнула запах коньяка и сигарет:
– Она, наверное, принимала обезболивающие таблетки, – зрачки Момо слились с черными глазами, – у нее еще ноет рука после аварии… – Пиаф достала из стеганой сумочки фляжку:
– Глотни для храбрости… – Хана опрокинула в рот пахнущий дубом коньяк. В голове зашумело, она устояла на ногах:
– Все, чтобы его забыть, – сказала себе девушка, – ничего не случилось и не случится…
Вскинув на плечо аккордеон, взяв гитару, она пошла вслед за Момо к гостиной резиденции.
В огромной комнате, увешанной монохромами Ива Кляйна, потушили лампы. Ветер из открытых дверей, ведущих на террасу, колебал огоньки свечей, расставленных вдоль стен. Кабинетный рояль на подиуме отливал черным лаком. Стройная фигура Дате, как девушку называла афиша, тонула в полутьме. Закончив выступление, она аккомпанировала мадемуазель Пиаф. На краю сцены горела единственная свеча, в антикварном шандале.
Теплое дыхание защекотало ухо Лады:
– Вам повезло. Момо, то есть мадемуазель Пиаф, сейчас редко поет, она болеет… – у девушки шла кругом голова. Дате оказалась падчерицей месье де Лу:
– Она наполовину японка, – тихо заметил Ладе месье Мишель, – ее отец был аристократ, граф… – Лада пыталась запомнить покрой платья девушки, манеру ее игры, легкие движения:
– Шансонье, – вспомнила она слово, – Дате певица в кабаре… – это был не просто концерт. Дате откладывала гитару, подпирая подбородок кулаком, смотря вдаль. Сильный голос несся в ночное небо, летел над крыльями ветряной мельницы, терялся среди высыпавших над Монмартром крупных звезд.
Скользнув с подиума вниз, Дате протянула вперед изящные руки:
– Милая, у нас начались дожди, капли стучат по крыше, очертания гор тонут во влажной дымке. Скоро с юга прилетят дикие гуси. Стаи птиц поплывут над городом, перекликаясь в рассветном сиянии. Я передам с ними мою любовь. Дождись их голосов над твоим уединенным убежищем… – зашуршал шелк. Дате тенью метнулась мимо. Зал завороженно молчал. Девушка опустилась на ступени просцениума:
– Любимый, сегодня в саду я отыскала серое перышко. Я знаю, это весточка от тебя. Поверь, скоро расцветут вишни, придет весна… – в пламени свечи ее глаза отливали серебром, – милый, осталось недолго до нашей встречи… – изящные пальцы пробежались по клавишам аккордеона, она склонила голову к инструменту. Темные волосы украшала жемчужная шпилька, локоны вились по стройной шее:
– Помнишь нашу песню… – над залом полилась мягкая мелодия, – песню весны, мой любимый… – Лада поняла:
– Моноспектакль. Так надо ставить пьесу Королёва, – она поморщилась, вспомнив объяснение с автором, – но я актриса, а не режиссер, у меня нет своего слова. Если Королёв вообще допустит меня до сцены… – писатель долго объяснял Ладе, что она совершает ошибку:
– Он предлагал повезти меня в Канны, обещал, что составит мне протекцию в министерстве культуры… – Лада стиснула зубы, – в Канны меня и без него пригласили. Опять придется зубрить решения съезда партии и приносить комсомольские характеристики для комиссии. На прогон спектакля о Горском и его возлюбленной тоже придет комиссия. Они непременно прицепятся к исполнению, обвинят нас в формализме. Но больше никого и не надо на сцене, пьеса для двух актеров… – Лада позавидовала Дате:
– Она не обязана никому отчитываться. Над ней нет комиссий и министерства, она не ходит на комсомольские собрания и не играет шефские концерты на заводах. Она творит, как подсказывает ей душа и сердце… – до начала спектакля Лада узнала, что девушка использует отрывки писем родителей:
– Это печальная история, – месье де Лу помолчал, – они оба погибли во время войны. Хана и ее старший брат оказались в сиротском приюте, пережили бомбардировку Нагасаки. Хана отредактировала тексты, убрала личные имена… – в письме из Токио Джо разрешил сестре пользоваться отрывками:
– Здесь меня осаждают издательства, – вспомнил Мишель аккуратный почерк пасынка, – за публикацию предлагают большие деньги. Чтобы восстановить замок, нужны средства, но я не хочу идти на такой шаг. О папе и маме Реи давно печатают бульварные романы… – Джо прислал в Париж японскую книгу в яркой обложке. Хана неприязненно коснулась томика:
– Падение в бездну, дядя Мишель, – зло сказала девушка, – так называется роман… – из перевода падчерицы Мишель понял, что Регина в книге в очередной раз обвиняется в работе на НКВД:
– Якобы она завербовала Наримуне в Каунасе, будучи засекреченным агентом в Прибалтике. Редкостная чушь… – Джо получил аудиенцию у его величества императора Японии, но речь о восстановлении доброго имени графа Наримуне пока не заходила:
– Джо не успокоится, пока не добьется своего, – подумал Мишель, – он упрямый, в отца. Хана такая же… – о сватовстве пасынок ничего не писал. Слушая Момо, Мишель поймал внимательный взгляд Монаха:
– Они оба хибакуси. Вряд в Японии ему или Хане удастся жениться, выйти замуж. Но Хана и не говорит о браке. Однако Джо, кажется, действительно сделает предложение Маргарите… – Мишель ожидал, что пасынок отправится в Конго вслед за невестой:
– Или они обвенчаются летом… – Гольдберг не сводил глаз с Лады, – Лауре такое не понравится, но Джо двадцать один год. Он получит диплом, женится. Нельзя всю жизнь сидеть у материнской юбки, а у нас останется Пьер… – он потерял младшего сына из вида в начале вечеринки. Изредка в толпе мелькала белокурая голова, Мишель замечал черный свитер подростка. Пьер явился на концерт в потрепанных джинсах и суконной куртке:
– И в баскетбольных кедах, – усмехнулся Мишель, – прошли времена, когда молодежь носила галстуки… – по резиденции плыл сладковатый запашок травки: