Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Яблочко от яблоньки недалеко падает, – недовольно подумал Эйтингон, – я уверен, что младшие дети тоже пойдут по его стопам… – Странница бросала овчарке палочку, пес разбрызгивал воду, девушка белозубо смеялась. Наум Исаакович решил составить докладную записку для Шелепина и Семичастного:
– Меня все равно не послушают, – горько понял он, – юнцы не умеют думать стратегически, у них на уме сиюминутная выгода. Лаврентий Павлович согласился бы со мной… – Эйтингон хотел порекомендовать Странницу для работы исключительно в Африке и Латинской Америке:
–
– Учитывая, что в США неоткуда взять для нее медицинскую помощь, то есть гипноз, – напомнил себе Эйтингон, – такая авантюра ни к чему хорошему не приведет…
Память и личность девушки были неузнаваемо перекорежены, но Наум Исаакович хорошо помнил старинные разговоры с троюродным кузеном Максом, близким учеником Фрейда. Они встречались в Германии в двадцатых годах. Вовремя покинув рейх, Макс Эйтингон перебрался в Палестину, где и умер в разгар войны:
– На нас он не работал… – Наум Исаакович листал доклад Странницы, – я объяснил Дзержинскому, что не считаю возможным вербовать родственников. Феликс Эдмундович все понял. Он бы тоже сейчас был на моей стороне. Он умел думать вне рамок немедленной пользы… – кузен рассказал Науму Исааковичу о работе человеческой памяти. Эйтингон пощелкал пальцами:
– Триггер. До шести лет она росла в США. Попав в Вашингтон, тем более на Арлингтонское кладбище, она может что-то вспомнить… – Странница считала, что могил ее родителей не сохранилось:
– Напишу, и постесняюсь в выражениях, – велел себе Эйтингон, – мы не можем рисковать потерей ценного агента… – на него повеяло свежей водой. Странница, разрумянившись, прискакала на террасу босиком. Вдохнув запах жарящегося мяса, Света мимолетно подумала:
– В санатории, где мы отдыхали с папой и мамой, тоже делали шашлыки. Собаку звали Пират. Она, наверное, жила на территории… – как Света ни старалась, она не могла вспомнить имя рыжего мальчика, ее товарища по играм:
– Я ему сказала, что мы встретимся, когда он отыщет секрет… – потрепав собаку по ушам, она взглянула на товарища Котова:
– Падре такого не говорит, но консультант, наверное, работал еще с Дзержинским. Он хорошо выглядит, но видно, что ему идет шестой или даже седьмой десяток… – Света открыла рот, товарищ Котов отложил ее доклад:
– Испанцы не смешивают бизнес и удовольствие… – он наставительно поднял палец, – после обеда займемся нашим подопечным… – они говорили на испанском языке, – но все очень толково, товарищ Странница… – Света даже зарделась:
– Я старалась, товарищ Котов… – она намеревалась постараться и на новом задании. В машине Падре передал ей тонкую папку с отпечатанной на машинке наклейкой. Света скрыла разочарованный вздох. Она надеялась на другой выбор начальства:
– Он меня ниже на голову… – девушка рассматривала спокойное лицо немца, Генриха Рабе, – и вообще, что его проверять? Он ничего подозрительного не сказал. Правда, на вокзале он вообще мало разговаривал. Ладно, работа есть работа… – собака залаяла, Падре весело заметил:
– Стейки не хуже, чем в Буэнос-Айресе. Сегодня выходной… – он подмигнул Свете, – мы можем выпить риохи, а для тебя найдется лимонад… – хлопнула пробка ситро. Света услышала далекий женский голос:
– Берите кока-колу, бегите на берег, милые… – красивая женщина, средних лет, с сединой в черных волосах, носила холщовый фартук: «Чемпион барбекю», – прочла Света английские буквы. Женщина улыбалась:
– Теодор подарил. Меня так называл и Трумэн и нынешний президент, Эйзенхауэр… – Света удивилась:
– Если мы были в санатории, откуда там появились американцы… – зашумели волны, голос женщины стих. Занявшись стейками, Света забыла о ней.
Над Патриаршим прудом повисла косая, новая луна. Осеннее небо светилось всполохами городских фонарей.
В интернате Надя привыкла к усеянному звездами, черному простору над головой. Она стояла у окна, закутавшись в кашемировую шаль:
– Здесь даже не видно Млечного Пути… – девушка вздохнула, – в Москве живет несколько миллионов человек… – среди миллионов был и лубянский мерзавец, так и не представившийся Наде. Серая «Волга» оставила ее у подъезда до рассвета. Бонза сам сидел за рулем:
– Вы поняли, Надежда Наумовна… – тонкие губы улыбнулись, – через две недели вас ждут гастроли, в Новосибирске. Вас поселят в загородном санатории… – Надя не сомневалась, что так называемый санаторий принадлежит Комитету, – потом приеду я и мы начнем операцию…
Она не хотела отвечать, не хотела обращать на него внимания. Девушка смотрела вперед, запахнувшись в бушлат, прижимая к себе сумку с разорванной цепочкой. Она кое-как привела в порядок испорченные брюки. Надя всегда носила при себе швейный набор:
– Он обыскал мою сумку, забрал иголку с нитками… – припухшие губы дернулись, – надо было не душить его цепочкой а ткнуть иголкой в глаз… – Надя напомнила себе, что от ее поведения зависят жизни Ани и Павла. Повертев набор в кожаном футляре, бонза поднял телефонную трубку:
– Принесите нам смену одежды, – распорядился он, – и еще кофе без сахара… – Надя зашивала брюки, сидя на казенном стуле, морщась от боли, накинув полосатый халат:
– Вам идет, Надежда Наумовна, – он выпотрошил ее сумочку, – не забывайте, вы всегда можете сменить творения парижской моды на платок и ватник в мордовской колонии… – длинные пальцы потасовали упаковки презервативов:
– Очень предусмотрительно… – он не сдержал смешок, – но в Сибири вам такие средства не понадобятся. Не волнуйтесь, мы познакомим вас с семейными, порядочными мужчинами. Никакой опасности для вас нет… – одну из упаковок бонза вскрыл на исходе ночи: