Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Руки не дошли вернуть его в запасники Русского Музея, – отмахнулся кто-то, – забирайте, товарищ Гурвич. Художник второразрядный, ничего выдающегося в холсте нет… – Саша любил Ленинград. Ему нравились серые, жемчужные тона на картине:
– Половицы тоже покрасили в цвет голубиного крыла. Белые стены, черная лаковая мебель… – он вздохнул:
– Не то, чтобы я много времени проводил на квартире… – Невесте предстояло увидеться с ним в скромной комнате товарища Матвеева:
– Но это по возвращении из Сибири… – Саша с аппетитом ел сладкий торт, – Шелепин сказал, что пока за посольством
– Все решили, что она прикрывает миссию доктора Эйриксена… – Саша откашлялся, – и это верно, но, товарищ Шелепин, что, если в Москве у них действует давний агент… – Шелепин вспомнил доклад все еще зэка Эйтингона:
– Он тоже настаивал, что у британцев здесь сидит крот, с послевоенных времен. Ладно, мы усилим наблюдение за Софийской набережной…
Пока по сообщениям ребят, торчавших рядом с посольством, леди Кроу не выбиралась даже на мессу. Католические богослужения проходили в единственном действующем костеле Москвы, храме Святого Людовика Французского на Малой Лубянке. Шелепина раздражало религиозное гнездо, как он говорил, под боком у здания Комитета. В храме служили священники из Прибалтики:
– Лучше сказать, бандитские прихвостни, – подумал он, – половина тамошних ксендзов пять лет назад еще мотала срок в Караганде. Предыдущего настоятеля, американца, после войны выслали из СССР и правильно сделали. Теперь отец Кардозо учит русский язык… – по мнению Шелепина, верующие любой конфессии были подозрительны:
– Евреи шпионят в пользу Израиля, католики смотрят в сторону Ватикана, а православные, то есть истинная церковь, как они себя называют, вообще враги советской власти… – адепты катакомбной, ушедшей в подполье церкви, не признавали даже паспортов:
– Хрущев прав, – подумал Шелепин, – нескольких процессов мало. Надо продолжить антирелигиозную кампанию по всей стране. Давать верующим сроки, отбирать у них детей, одурманенных религиозной пропагандой… – сектанты увиливали от закона, стараясь не посылать детей в школы:
– Этим мы еще займемся, – сказал себе Шелепин, – но сначала новосибирская операция, и леди Августа, то есть Невеста… – старший лейтенант Гурвич попросил о встрече с консультантом, товарищем Котовым:
– Он хорошо знает запад, – объяснил юноша, – и католическую церковь. Он поможет в будущей работе с Монахиней… – так они решили назвать пани Дануту. Шелепин видел в искренних глазах юноши, что тот не врет:
– Эйтингон вряд ли обратится к нему с просьбой о помощи, – решил глава КГБ, – он профессионал старой закалки, он не будет использовать юнца. После отсидки он переметнется на серую сторону, и сам начнет искать свое потомство. Знать бы еще, что за козыри у него в рукаве… – через три года Эйтингон должен был выйти на свободу:
– Ему дали двенадцать лет, а не десятку, – усмехнулся Шелепин, – о чем он еще не знает. Судоплатову вообще отвесили пятнадцать, он еле избежал расстрела… – из Владимирского изолятора, где отбывал срок бывший начальник иностранного отдела НКВД, сообщали, что тот перенес три инфаркта и не вылезает из тюремной больницы:
– Симулирует, – зло подумал Шелепин, – он при аресте так удачно разыграл помешательство, что мы его раскусили только через два года. Нельзя доверять этому волчьему логову во главе с Эйтингоном… – товарищу Котову должны были дать необременительную синекуру, держать под строгим присмотром и использовать для консультаций:
– Ладно, пусть едет… – Шелепин завизировал просьбу Саши, – старший лейтенант Гурвич даже не знает, как зовут его ментора на самом деле… – за крепким кофе и сырным тортом на веранде белокаменного особняка, Саша думал о том же:
– Но я не могу открыто спрашивать, – понял он, – если товарищ Котов захочет, он сам скажет мне свою фамилию… – Эйтингон удовлетворенно закурил:
– Отличный кондитер, кофе он тоже варит на совесть… – Наум Исаакович решил пока ни о чем мальчика не просить:
– Не надо его отвлекать, впереди две большие операции. Я сам справлюсь, у меня опыта в поисках людей больше, чем у всей Лубянки, вместе взятой. Надо только дотянуть до освобождения из-под стражи…
Проследив за плывущей над мрамором ступеней невесомой паутинкой, с прицепившимся к ней паучком, Эйтингон подлил Саше кофе: «Рассказывай, что ты придумал с отцом Кардозо».
Проводив мальчика до «Волги» цвета голубиного крыла, Эйтингон решил пока не возвращаться в свою комнату на первом этаже особняка. С послевоенных времен в загородных владениях сначала МГБ, а теперь Комитета, успели сделать несколько ремонтов. Расположение апартаментов изменили. Эйтингон был этому только рад:
– Так я меньше думаю о Розе, – понял он, – или о проклятой Марте Янсон. Где-то здесь она ударила Журавлева ножом в печень… – после поимки 880 на Северном Урале, на допросах Эйтингон интересовался подробностями встречи его светлости и Журавлева в последние дни войны:
– Не то, чтобы я не доверял Михаилу… – он стоял на ступенях, – но проверять тоже необходимо, даже самых надежных людей… – 880 не сказал ничего интересного:
– Просто встреча, – Наум Исаакович засунул руки в карманы твидового пиджака, – Журавлев помог его светлости и Авербаху, связался с Монти, то есть с фельдмаршалом Монтгомери. Такое тогда случалось сплошь и рядом… – он вспомнил, что даже хотел привезти Журавлева из Куйбышева для очной ставки:
– Но что бы мне это дало… – Наум Исаакович выпятил твердый подбородок, – если Журавлев был шпионом британцев, он бы ничего не сказал и на очной ставке. Он слишком боится за семью. Кстати, Авербаха мы сломали на любви к сыну… – он вспомнил, что той весной разговаривать с Журавлевым было вообще бесполезно:
– Он только что потерял дочь, – вздохнул Наум Исаакович, – но ведь британцы после войны могли поступить с ним так, как мы с Авербахом… – Эйтингону хотелось докопаться до истины в этом деле, но с его положением зэка такое было затруднительно:
– Саше тоже ничего не намекнуть, – пожалел он, – Журавлев едет в Новосибирск на конференцию физиков, но Саша там не появится по соображениям безопасности…
После убийства Бандеры Эйтингон, в аналитическом докладе, рекомендовал найти человека, названного ими Очкариком. Наум Исаакович предполагал, что перед ними был резидент ЦРУ: