Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Он, и глазом не моргнув, отправил на дно водопада нескольких наших работников. Нет, пусть он пытается выяснить, что случилось с его светлостью, а мы займемся Моцартом. Впрочем, выяснять нечего, 880 давно сдох, как и мерзавка Циона… – Наум Исаакович собирался после освобождения найти воровку Генкину. Он легко поднялся:
– Об этом ребенке знаю только я, и больше никто. Наследник Ритберга фон Теттау, то есть Максимилиана фон Рабе. Он мне пригодится, учитывая, что до проклятой Марты, с ее сыном от Генриха фон Рабе, мне пока никак не дотянуться. Правильно
Велев охранникам принести еще кофе, Эйтингон пошел работать.
Окна мастерской выходили в завешанный сохнущим бельем, заставленный ящиками крохотный дворик. Над крышами Сретенки перепархивали голуби, закатное небо распахивалось над Москвой:
– Раньше бы сейчас звонили колокола, – подумал Павел, – в переулке стояла церковь преподобного Сергия, что в Пушкарях у Трубы… – среди книг, привезенных на квартиру комитетчиками, Павел отыскал неизвестно как переживший войны и чистки атлас Москвы дореволюционных времен. На желтоватых страницах стояли лиловые штампы: «Библиотека ВЧК». Павел засыпал и просыпался с книгой, забросив даже альбомы по искусству Ренессанса:
– Разбуди меня ночью, – смешливо понял он, – и я расскажу, где была какой храм… – мальчик вспомнил старинное выражение:
– Сорок сороков… – он склонился над альбомным листом, – в Москве было сорок сороков церквей… – сестры обещали, что он сможет нарисовать и синагогу:
– Тоже памятник архитектуры… – Павел набрасывал изящные очертания храма преподобного Сергия, – Надя с Аней сказали, что на празднике ожидается толпа. Хорошо, нас никто не заметит… – сестры предупредили его о возможной слежке. Павел только выпятил губу:
– В училище я хожу пешком, – по утрам он отправлялся сюда, на Сретенку, – комитетчиков я не пропущу, не волнуйтесь…
Павел быстро сдружился с ребятами в своем классе, но от приглашений в гости отказывался:
– Не хочется подводить людей под проверку, – хмуро думал он, – Аня с Надей объяснили, что за нашими связями наблюдают… – нежелание приводить соучеников домой он объяснял тем, что сестры много занимаются:
– Им нужен покой, – вздохнул Павел, – хотя у нас в подъезде и так тихо, словно в гробу… – они все больше убеждались в правоте Нади:
– Оперативный подъезд, – презрительно заметил Павел по дороге в мастерскую мэтра, как называла его Надя, в Большом Сергиевском переулке, – держу пари, что на лестничных площадках никто никогда не появится… – Надя отозвалась:
– Тем более, надо быть осторожными. Никакого риска, никаких подозрительных разговоров… – Павел хмыкнул:
– Вы комсомолки, а мне обещали, что я стану кандидатом к годовщине революции. Потом собрание комсомольцев класса, где надо рассказать свою биографию… – подросток остановился на сретенском тротуаре, держа кошелку с кофе и апельсинами для мэтра:
– Биография у меня простая, – зло сказал Павел, – я сын заключенной и гэбиста. Я родился на лагпункте… – он помолчал, – то есть это была вилла, но все равно лагпункт… – сестры рассказали ему о визите в синагогу. Павел услышал и подозрения Ани с Надей насчет того, как их мать оказалась в СССР. Павел в одиночестве рассматривал единственное фото родителей:
– Я только отца помню, и то смутно, – понял он, – мама была очень красивая. Словно королева… – пришло ему в голову, – как пишут в западных журналах, королева красоты… – он был непохож на родителей или Аню с Надей:
– Может быть, я им и не брат, – решил Павел, – то есть не по крови. Мама меня взяла на воспитание, а моя настоящая мать умерла в лагере или ее расстреляли… – Неизвестный смотрел на рыжеватую голову парня:
– Прилежный какой, – он вернулся к глине, – сидит, рисует. Но он рассказывал за кофе, что у китайцев прилежность считается высшей добродетелью ученика… – Павел добавил:
– Мы раньше жили в Приморье, вокруг было много китайцев… – Неизвестный не стал ничего спрашивать:
– Понятно, что они выросли около лагерей. Наверное, их родители не дотянули до реабилитации… – повадки у Нади и Павла, тем не менее, совсем не напоминали поведение воспитанников детских домов:
– Словно они аристократы, – усмехнулся скульптор, – но в таких местах воспитателями работали бывшие зэка с поражением в правах, а среди них много интеллигентных людей… – подросток разбирался в искусстве и отлично рисовал. Оказавшись в мастерской, оглядевшись, он восторженно сказал:
– Нас учат лепке, но это совсем другое, мэтр… – просмотрев его папку, Неизвестный понял, что мальчик не собирается становится художником. Павел пожал плечами:
– Я рисую, но это… – он повел рукой, – не так, как у настоящих мастеров. Я хочу заниматься историей искусства… – краем глаза Неизвестный увидел, что парень занят эскизом церквушки:
– Той, что здесь стояла, – вспомнил скульптор, – преподобного Сергия… – он помнил старые фотографии. Теперь вместо храма в переулке торчал неприметный дом, где размещалось общество глухонемых:
– Голову немного выше, – попросил он девушку, – когда вы вернетесь с гастролей, мы займемся фигурой. Пока только бюст, как здесь… – он кивнул на пришпиленную к стене газетную вырезку. Надя вздрогнула:
– Словно смотрюсь в зеркало. Но это воображение художника, то есть скульптора… – неизвестная женщина, модель для бюста, напомнила Наде фотографию матери:
– Газета старая, – объяснил Неизвестный, – довоенная. Видите, дата, тридцать восьмой год. Я нашел кусок, когда заклеивал окна на зиму… – под снимком Надя разобрала обрезанные буквы:
– В Париже представлены работы для конкурса на новый бюст Марианны, символа Франции… – отойдя от стола, Неизвестный чиркнул спичкой:
– Это академический скульптор, – он указал на фото, – вас я буду лепить в другой манере. Но, когда я увидел вас, я сразу подумал о ней. Отдохните пока, – велел он, – я кофе сварю… – Надя тоже думала о женщине: