Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Интересно, куда она отправилась? Она взяла кошелку, но портмоне оставила здесь. Кошелка была почти пустая, то есть она не в Кащенко поехала… – Фаина Яковлевна туманно заметила, что идет выполнять мицву. Аня приоткрыла чугунную дверь старомодной духовки, на нее повеяло жаром. Довоенного производства газовая плита работала исправно:
– И она пошла не к больным или старикам, – подумала Аня, – иначе бы она взяла судки… – на плите, завернутые в одеяла, томились две кастрюли голубцов:
– Это для нас, – заметила
– Синенькие, – обрадовалась Фаина Яковлевна, – икру сделаем, как на Украине… – она полезла за потрескавшимся, дерматиновым портмоне, Аня помотала головой:
– У нас повышенная стипендия, мы сироты… – о настоящем размере стипендии она благоразумно не упомянула, – это подарок на праздники, Фаина Яковлевна… – Аня не хотела, чтобы в синагоге ее считали очередной подсадной уткой с Лубянки:
– Фаина Яковлевна говорит, что на Горке стукачей все знают в лицо… – убирая со стола, она заглянула через плечо Исаака, – знают и замолкают в их присутствии. Но не пускать их на молитву нельзя, еврей есть еврей…
Мальчик выводил ивритские буквы. Быстро выучив письменный алфавит, Аня сделала самодельные прописи:
– Он очень работящий, – ласково подумала девушка, – сразу видно, что он сын Фаины Яковлевны… – мальчик показал ей азбуку ручной работы, в кожаном переплете:
– Папа мне подарил, – грустно сказал Исаак, – на Песах. Потом его арестовали, посадили в тюрьму. Но мама говорит, что он вернется… – взяв карандаш, Аня хотела поправить строчку. Стукнула дверь, малышка, заворочавшись, захныкала:
– Сейчас, сейчас, – спохватилась девушка, – достану бутылочку… – Исаак соскочил с табурета:
– Папа! – звонко крикнул мальчик, – папочка, тателе… – Сара протянула ручки к двери:
– Тате, тате… – он улыбался, стоя на пороге. Под старой кепкой, в черных волосах виднелась седина:
– У него и борода почти седая, – поняла Аня, – и трех пальцев нет… – она быстро вынула девочку из стульчика. Реб Лейзер присел, дети влетели в его распахнутые руки. Исаак и Сара карабкались на отца, мальчик тараторил на идиш, девочка лепетала:
– Я знаю про сестричку, – пощекотал их реб Лейзер, – ваша мама мне рассказывала… – не оставляя детей, он наклонился над коляской:
– Ривкеле… – услышала Аня неожиданно нежный голос, – папа вернулся домой, доченька… – Исаак подергал Аню за подол юбки:
– Давайте бутылочку, тетя. Сейчас мы покормим Ривку… – из крохотной прихожей раздался веселый голос Фаины Яковлевны: «Вот я и дома! Давайте чаю попьем со штруделем».
Лейзер дремал, прижимая к себе сопящую ему в плечо жену. В спаленке уютно пахло молоком, он ловил легкое, почти детское дыхание Фаины:
– Новая девочка получилась в нее, светленькая… – ласково подумал Лейзер, – хотя она, может быть, еще потемнеет. Но Сара родилась сразу с черными волосами…
Он думал о детях, не желая думать о предстоящем разговоре с женой. За хлопотами Фаины, за ужином в сукке, за вечерним рассказом из Торы для Исаака и Сары, Лейзер так и не нашел времени сказать Фаине то, что он повторял себе всю дорогу из Кащенко. Гражданина Бергера отпустили восвояси, с продленной на год справкой о психической инвалидности:
– Мне нельзя вылезать из третьей группы… – Лейзер трясся в набитом людьми автобусе, – иначе в следующий раз меня отправят в закрытую лечебницу… – на такой исход дела намекнула врачебная комиссия. У Бергера хватило денег на билеты до Марьиной Рощи. У него оставалось несколько смятых рублей из последней передачи от жены:
– Хорошо, что я успел домой до праздника… – вечером начался последний день Суккота, – мицву я тоже выполнил… – чай с домашним штруделем Лейзер распивал в сукке, в окружении семьи:
– В Кащенко я спал во дворе, – смешливо сказал он жене, – в теплые ночи. Я объяснил, что мой туберкулезный процесс пятилетней давности нуждается в свежем воздухе… – врачи давно махнули рукой на умалишенных. Лейзер подозревал, что начни он строить сукку, никто бы и внимания на это не обратил:
– Надо было мне взять у дворника деревянный лом, – пожалел он, – ветки для крыши я бы нашел… – с начала Суккота Лейзер отказывался ходить в столовую. Он устраивался с собственной миской на ступенях заднего крыльца больницы.
Он осторожно коснулся губами мягкой щеки жены. Пробормотав что-то, Фаина свернулась клубочком:
– Я ее всю могу обнять и обнимаю. Вообще-то мне надо провести остаток ночи на своей кровати… – так полагалось по закону, но, бросив взгляд на часы, Лейзер понял, что ночь скоро закончится:
– Половина четвертого. В пять надо подниматься, идти в микву. Потом утренняя молитва, стакан чая, занятия, а вечером праздник… – малышка спала в сделанной Лейзером для старшей дочери приставной кроватке:
– Фейгеле не ждала, что ей придется идти в микву, – подумал Лейзер, – маленькой всего четыре месяца. Все из-за волнения, усталости… – он обещал себе, что сам встанет к плите:
– Пусть Фейгеле отдохнет, она все лето провела с тремя детьми на руках. Хотя теперь есть эта девушка, Хана, она помогает… – Лейзер всегда пользовался еврейскими именами. Гостья не показалась ему подозрительной:
– Я по глазам ее вижу, что она говорит правду. И памятник ее матери я помню. Рейзл, дочь Яакова Левина. На камне высекли сломанную лозу. Так положено, когда женщина умирает молодой… – Лейзер задумался: