Вельяминовы. За горизонт. Книга 3
Шрифт:
– Лоза и две ветви, Хана и ее сестра, Тиква. Но у них есть брат, почему тогда не три ветви? Или отец боялся, что малыш не выживет… – вспомнив о памятнике, он тяжело вздохнул:
– Хватит откладывать. Утром я рано уйду, потом начнется праздник, а Фейгеле должна о таком знать. Она моя жена, часть меня, нельзя от нее ничего скрывать…
В Кащенко, ради чистоты экспертизы, как говорили врачи, Лейзеру запрещали читать:
– Книги в передачах не принимали, в библиотеку меня не пускали… – от скуки Бергер разгадывал кроссворды в старых газетах. Он даже начал набрасывать
– Мемуары, – он развеселился, – мне сорока не исполнилось, много о себе возомнил… – он помнил страницы, описывающие лето сорокового года, отъезд учеников ешив и раввинов из Каунаса:
– Я не уехал, потому что папа лежал при смерти, а потом уже было никуда не уехать… – он закрыл глаза, – но теперь мне все понятно… – оставалось найти способ передать весточку в Америку:
– Я думал, что имя мне знакомо… – он прижался щекой к теплым волосам жены, – Меир, сын Хаима и Этель. У рава Аарона Горовица был младший брат, тоже Меир… – Лейзер не знал, прав ли он:
– Но я видел тело, – напомнил себе он, – в комнате погребального братства на кладбище… – в сороковом году Бергер видел фото того же самого человека:
– Но на двадцать лет моложе, и на снимке он был в очках… – Лейзер понятия не имел, что случилось с семьей рава Аарона Горовица:
– Но это неважно, мицва есть мицва. Может быть, у ребе Меира была жена и дети. Я обязан отправить письмо, объяснить, что он похоронен, как положено, что за его могилой присматривают… – Бергер провел ладонью по мягкому плечу жены, в сбившейся сорочке. В голову закралась мысль отложить объяснение на потом:
– Потом все случится, – пообещал себе Лейзер, – время до конца ночи еще есть. Но сначала разговор… – длинные ресницы дрогнули, она зевнула:
– Лейзер, ты не спишь… Отдохни, милый… – он привлек жену ближе:
– В Кащенко я только и делал, что отдыхал за казенный счет, любовь моя. Сейчас ты у меня уйдешь в отпуск… – он услышал, как бьется ее сердце, – будешь заниматься малышкой, а хозяйство и старших я возьму на себя… – Лейзер вспомнил афиши, увиденные из окна автобуса. В Кащенко допускались свежие газеты. Он украдкой прочел статью о маэстро Авербахе:
– Он был в гетто, выжил в лагере. Он сын Израиля, он меня выслушает, ведь речь идет о мицве. Выслушает и заберет письмо для семьи ребе Меира… – он поцеловал сначала левый, а потом правый глаз жены:
– Я так люблю тебя, милая… – Бергер помолчал: «Фейгеле, я должен встретиться с этим музыкантом, маэстро Авербахом».
Прямых рейсов из Израиля в СССР не существовало.
Генрик с Аделью ожидали самолета в Вену в апартаментах для правительственных делегаций в аэропорту Лод. Страна, наконец-то, по выражению Генрика, завела приличные комнаты, где можно было выпить кофе перед отлетом, не натыкаясь на толпы галдящих паломников или трясущих копилками для цдаки хасидов. Он терпеть не мог стоять в общих очередях. Паспорта в комнату приносил начальник пограничного контроля, кофе варили с пышной, молочной пенкой:
– В буфете, правда, заправляет парень, называющий тебя на «ты», – вздохнул Генрик, – но Израиль есть Израиль…
В Вене они остановились в роскошном отеле напротив оперы. Отыграв два концерта, билеты на которые распродали еще весной, Генрик весело сказал жене:
– Блистай на здешней сцене… – Адель проводила месяц в городе, как приглашенная солистка оперы, – занимайся покупками и ни о чем не волнуйся. Мы скоро встретимся, гастроли недолгие… – жена не очень хотела отпускать его в СССР:
– Инге летит со мной, – рассудительно заметил ей Генрик, – а тетя Марта считает, что это хороший шанс узнать что-то о дяде Джоне и о девочках дяди Эмиля. Кроме того, они отлично платят. Они перевели задаток на мой счет в Лондоне… – Тупица не удивился щедрости русских
– Они только что отправили человека в космос. Они не жалеют денег на науку или искусство. В СССР нет частных импресарио, дерущих процент, нет агентов, которым надо платить, нет мистера Бромли, выставляющего счета каждый месяц. В Советском Союзе артист свободен для творчества, государство заботится обо всех его нуждах, не забывая вознаграждать его труд… – Адель скептически помахала приглашением, отпечатанным на дорогой бумаге:
– Вряд ли министерство культуры допустит тебя до лубянских дел… – название улицы жена произнесла по-русски, – не говоря об Инге, занимающемся ядерной физикой. За ним вообще будут следить в оба глаза… – со свояком Генрик встречался в Новосибирске:
– У меня нет времени знакомиться с красотами Москвы, – хмуро сказал Инге, – я оставляю эксперимент в лаборатории. Но ребята у меня толковые, они справятся…
В первый день Рош-а-Шана Генрик с Аделью сходили в венскую синагогу. Раввин сменился, однако на стене кабинета висело знакомое фото:
– После хупы я попросил кого-то из миньяна щелкнуть нас на память, – улыбнулся Тупица, – Адель в шляпке от здешней старьевщицы… – раввин, смущаясь, попросил у них автографы:
– Не сейчас, – спохватился он, – после исхода праздника… – вместе с автографом Генрик оставил в синагоге большое пожертвование. Он и сам не знал, от чего хочет откупиться, чего попросить:
– Откупиться от лжи, которой поверила Адель, попросить, чтобы у нас родился ребенок… – несмотря на тихое лето, проведенное на вилле в Герцлии, никаких новостей от жены он не услышал. Адель и Сабина загорали, купались в бассейне, Инге катал сестер на новой яхте:
– Мы три месяца провели под одной крышей, – вздохнул Тупица, – может быть, это не только моя вина, но и ее… – они ездили на шабат в Кирьят Анавим. В кибуце Генрик замечал тоску в глазах жены:
– Ее ровесницы воспитывают по двое-трое детей. Хотя парни моего возраста в Израиле еще и не думают о семье… – в Вене он тоже увидел похожую тоску. Адель, разумеется, ничего не говорила мужу:
– Ничего не случилось, – убеждала она себя, – тот человек… – по спине пробегала дрожь, – Ритберг фон Теттау, больше меня не побеспокоит. В конце концов, он видел меня на вилле месье Вале в Швейцарии, и ничего мне не сказал… – Адель знала кто такой на самом деле Ритберг фон Теттау: