Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Обязательно. Но мне отвечать нельзя, то есть нельзя на домашний адрес… – девочка быстро нацарапала что-то на листке блокнота:
– Держите, – она вложила записку в руку Павла, – Дворец Пионеров, технический кружок, для Марты Журавлевой… – она важно добавила:
– Это мой рабочий адрес, пишите туда… – Павел едва не рассмеялся. Он рассказал сестрам о девчонке, Надя вздохнула:
– Бедняжка, еще одна сирота. Но… – девушка помолчала, – Павел, может быть, твои родители тоже живы и находятся в заключении… – Аня
– Мне кажется, мать Павла умерла родами на вилле. У нас тогда было много врачей. Но я думала, что это из-за мамы… – она покусала губы:
– Нет, больше ничего не помню. Только шум океана, выстрелы и твой плач… – сестра взяла Павла за руку:
– Надя права. Может быть, твой отец еще сидит… – Павел угрюмо ответил:
– Мне так не кажется. Но я бы хотел увидеть Котова… – он не собирался благодарить гэбиста, – спросить у него, что стало с моим отцом и матерью… – он обещал Марте писать:
Забросив пиджак за спину, Павел шел по мосту лейтенанта Шмидта:
– И буду писать. Надо держать уши открытыми. Наши комитетские кураторы могут обмолвиться о Марте. Она тоже под колпаком, учитывая судьбу ее родителей и ее таланты. Катастрофа, держи карман шире. Физиков убрали с дороги, их трупы лежат среди вечной мерзлоты… – Павел обогнал Иосифа и сестер.
Серая Нева медленно текла на запад, портовые краны ощетинились черными иглами. Полуночное солнце золотилось в куполе Исаакиевского собора. Надя с Аней помахали брату, Иосиф пробормотал:
– Словно девочки-сестры, из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед… – он покраснел:
– Не обращайте внимания, это сырое… – Надя уловила:
– К равнодушной отчизне прижимаясь щекой… – Аня шепнула:
– Так и есть. Равнодушная отчизна, то есть для нас все вокруг… – она повела рукой, – совсем не отчизна… – Иосиф вскинул голову:
– Да, так хорошо. И увижу две жизни, далеко за рекой, к равнодушной отчизне прижимаясь щекой… – Надя вспомнила о темноволосом мальчике с игрушечным грузовиком, о рыженькой девочке в пышном платье:
– Две жизни… – ее голос надломился, – да, Иосиф… – он серьезно кивнул:
– Еще две, Надя, непременно. Сейчас я догоню нашего Гудини… – побежав за Павлом, он крикнул юноше:
– Послушай, это начало. Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать… – Павел рассмеялся:
– Что это ты о смерти? До нее еще долго, мы все обязательно встретимся… – он раскинул руки в стороны. Западный ветер бил в лицо, глаза заслезились:
– Только не здесь, – заорал Павел, – слышите, не здесь! Не в Северной Венеции… – Иосиф толкнул его в плечо:
– Но где еще… – Павел подмигнул ему:
– В Венеции настоящей. Я уверен, что мы ее увидим…
Надя с Аней спускались по мосту, на перилах мигали лампочки. Они заспешили вниз, к стоянке такси на площади Труда.
Часть шестнадцатая
Новочеркасск, июнь 1962
В выбитых камнями окнах цеха пылали отблески костров. Танки, введенные в полночь, два часа назад, на заводскую территорию, остановились на внешнем дворе предприятия, не открывая люков. Взобравшись на быстро подкаченную бочку, токарь Сотников заорал:
– Ребята, товарищи! По дороге сюда мерзавцы… – он протянул руку к танкам, – давили гусеницами мирных граждан, женщин и детей… – толпа, вернувшаяся с газовой станции, отрубившая от подачи горючего все предприятия Новочеркасска, завыла. Люди ломали и поджигали деревянные ящики. В броню полетели камни и наскоро заполненные бензином бутылки.
В разоренном цеху веяло гарью. Пачка бумаги шлепнулась на перевернутый ящик, рядом с остатками ливерных пирожков и стаканами спитого чая:
– Листовки готовы, Иваныч… – механик Андрей Андреевич Коркач, уважаемый на заводе человек, ровесник революции, посасывал папироску, – смотри, ребята постарались, словно с радиостанцией, то есть передатчиком…
Слесарь Иван Иванович Мяги, из обрусевших эстонцев, поступил на завод в декабре. В цехах царила текучка. Рабочие, как выражались в фельетонах, летали с предприятия на предприятие. На электровозном хватало уголовников, выпушенных по амнистии к съезду партии:
– Особенно в сталелитейном цеху, – кадровик, отставной майор, вертел паспорт, военный билет и трудовую книжку Мяги, – там кого только нет, и воры и бандиты… – сначала он подумал, что Мяги тоже сидел:
– Или он из сосланных до войны или после войны… – эстонец, тем не менее, родился в Сибири, еще в пятнадцатом году:
– Мои родители туда уехали… – объяснил он с чуть заметным акцентом, – во время столыпинского переселения… – Мяги оказался белобилетником, по плоскостопию и утерянному подростком глазу:
– После гражданской войны мы с мальчишками баловались, – развел он руками, – бросали в костры гранаты. Меня, дурака, осколком задело… – последним местом работы Мяги числился Ярославский паровозоремонтный завод:
– Глаз мне не мешает… – он поправил повязку, – я приноровился, с давних пор… – беспартийный товарищ Мяги состоял в профсоюзе:
– Я овдовел и решил с дочкой податься ближе к теплу, – он улыбнулся кривыми, почерневшими остатками зубов, – я всю жизнь провел то в Сибири, то на севере, устал я от морозов…
Мария Ивановна, дочка Мяги, тоже, как он, с неполным средним образованием, оформлялась судомойкой в заводскую столовую. Кадровик окинул оценивающим взглядом невзрачного мужичка:
– Ему идет пятый десяток, но вроде он крепкий. Пьет, хотя кто из рабочих не пьет… – майор утешил себя тем, что Мяги, хоть и обрусевший, но все же прибалт: