Вена. Роман с городом

Jean des Cars

Le roman de Vienne

Издательство выражает благодарность литературному агентству Анастасии Лестер за помощь в приобретении прав на перевод произведения

Издательство благодарит за финансовую поддержку Лео Ширнхофера, а также выражает признательность за помощь в подготовке издания Андрею Полякову

В первый раз я приехал в Вену осенью 1967 года. Меня, журналиста, редакция Marie– Claire направила специальным корреспондентом для, как это принято называть, освещения съемок фильма «Майерлинг» с Катрин Денёв и Омаром Шарифом. Для меня составили целую программу… Но прежде всего это была моя первая командировка за пределы Франции. Одних встреч с Катрин Денёв и Авой Гарднер (о нет! это уже похоже на сказку!) хватило бы, чтобы объяснить мое восторженное возбуждение! Но, в полной мере исполнив свои увлекательные профессиональные обязательства, я… влюбился в Вену. Я и сейчас в нее влюблен. Между тем столица Австрийской империи, уменьшившейся по сравнению с прошлым в девять раз, выглядела не лучшим образом – темная, печальная, словно погруженная в воспоминания о своих лучших и своих самых черных днях. Дома, памятники и дворцы – немые свидетели былого величия, погибшего в 1914 году, – еще не вернули себе того блеска, что восхищает в них сегодня; повсюду виднелись следы Второй мировой войны, особенно бомбардировок союзнической армии 1945

года; улицы почти не освещались, и на всем лежала печать тоски. Город играл грустный вальс. Играл тихо, под сурдинку.

Любезный владелец книжного магазина, расположенного неподалеку от Грабена – бывшего оборонительного рва, ставшего красивой улицей, – на старательном французском объяснил мне:

– Не забывайте, что не так давно здесь были советские танки. А еще солдаты – американские, английские и ваши. Они разъезжали в джипах командами по четыре человека – патрулировали город… Вену оккупировали победители, которые разделили ее, как и всю Австрию, на четыре зоны. Нам твердили, что в сорок пятом году нас освободила Красная армия, но это было вранье. Мы находились под контролем союзников, наглей страны больше не существовало! Пересмотрите фильм «Третий человек» [1] , и вы всё поймете. Окончательно мы освободились только в пятьдесят пятом, когда во дворце Бельведер был подписан Государственный договор, признававший новое государство – Австрийскую Республику. Мы провозгласили нейтралитет и наконец-то обрели свободу. Оккупационные войска ушли. Да-да, для нас война длилась на десять лет больше. Долгое наказание… Но потом Вена пробудилась!

Эти слова коренного венца навсегда остались в моей памяти.

С тех пор я бывал в Вене много раз – то по заданию редакции, то собирая материал для своих исторических книг, – и каждая встреча наполняла меня новой радостью. Возрожденная столица – город, любимый Талейраном и ненавидимый Гитлером, – постепенно возвращала себе подобающую роль. Во времена холодной войны Восток и Запад по каким-то неясным и пугающим причинам обменивались здесь шпионами. В 1961 году в Вене встретились Никита Хрущёв и Джон Кеннеди – не в силу случая, а по необходимости. Тогда впервые заговорили о разрядке… А потом вернулась мода на искусство, в том числе на искусство жить. Шоколад, Сисси, вальсы, тихие или шумные кафе, уютные кабачки, светские развлечения, венгерские и турецкие рестораны, величественное после реконструкции здание Оперы, фантастическое богатство картинных галерей, ар-нуво и даже доктор Фрейд, наконец-то получивший свой музей, – все это переживало второе рождение. США и СССР снова пытаются найти общий язык, и в 1979 году Леонид Брежнев и Джимми Картер подписывают в Вене договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2). Как мы знаем, проблема остается актуальной до сих пор.

Я был в Вене в ноябре 1982 года – готовил по заданию редакции репортаж о триумфальном возвращении в город последней австрийской императрицы Циты Бурбон-Пармской. Я был здесь незадолго до падения Берлинской стены и своими глазами видел, как один министр разрезал – в буквальном смысле – «железный занавес» в виде колючей проволоки на границе с Венгрией. Я был здесь и зимой 1999–2000 года, когда социалисты, 13 лет находившиеся у власти, по результатам демократических выборов утратили большинство и передали бразды правления страной в руки коалиции, именуемой ультраправой, а на самом деле исповедующей националистические идеи, на что во Франции всегда смотрели и продолжают смотреть косо. Предпочтения австрийских избирателей вызвали здесь шумное неодобрение, переходящее в негодование. Но и Вене вмешательство Европейского союза во внутренние дела страны совсем не понравилось. Венцы не желали выслушивать чужие нотации, особенно от тех, кто любит поучать других, но, возмущаясь, почему-то действует крайне избирательно. Далее последовали «санкции» – столь же непристойные, сколь и бесполезные, – действие которых продлилось 233 дня. Представители французской интеллигенции бросились в Вену в надежде «образумить» австрийцев. Кое-кто из прибывших пал жертвой галлюцинаций, увидев то, чего не было. Появилось специальное издание знаменитого туристического путеводителя в черной (в знак траура!) обложке, серьезно задевшее венцев – они не понимали, с какой стати их снова обвиняют в отсутствии политкорректности. Я тоже этого не понимал, о чем и написал в двух своих статьях, опубликованных в газете Le Monde 6 и 7 февраля 2000 года. В эти неспокойные дни венские друзья напомнили мне, что австрийцы вообще и жители столицы в частности воздержались от ядовитых комментариев, когда в 1981 году во французском правительстве оказалось сразу четыре министра-коммуниста. Они не считали себя вправе ставить нашему народу «двойку» за неверный выбор. Но некоторые западные демократии, в том числе Франция, упорствовали в убеждении, что венцы допустили ошибку и их следует направить на истинный путь. Как не без цинизма заметил Бертольд Брехт, «если народ заблуждается, надо изменить народ». Бурление умов утихло только после новых выборов. Вена снова стала городом, который не стыдно посещать. Что касается меня, то я посещал ее всегда. Это удивительный, волшебный город, отличающийся невероятным разнообразием и богатством оттенков. Разве это не важнее всех на свете судорог политической жизни и качаний маятника, именуемого общественным мнением?

Я видел прелестные оперетты – искрометный, чисто венский жанр – в прекрасном театре дворца Шёнбрунн и на больших сценах, видел восхитительные мюзиклы, ничем не уступающие постановкам Лондона или Бродвея; на открытом рынке Нашмаркт, протянувшемся параллельно с линией метро, сталкивался с людьми из самых разных уголков земли. Здешние зеленые деревянные лавчонки притягивают к себе гурманов со всего города. У каждой лавки – своя специализация, и, помню, я долго стоял разинув рот перед витриной, в которой красовалось не меньше ста видов уксуса. Еще здесь есть блошиный рынок, куда со всей Европы свозят всякий забавный китч. Задрав голову, я пытался сосчитать количество украшений на Доме с медальонами и на Майоликовом доме – двух шедеврах архитектуры 1900-x. В кафе «Централь» и в красном зале роскошного ресторана «Захер», куда считается особым шиком ходить на поздний, после театра, ужин, я лакомился изумительным wiener schnitzel – телячьим шницелем в мелкой панировке. Разумеется, я не забыл посидеть на вытертой бархатной банкетке в кафе «Гавелка», основанном в 1939 году. Его владелица фрау Гавелка до последнего дня жизни лично следила за тем, чтобы посетители – цвет артистической Вены – остались довольны обслуживанием. В кафе «Ландтман», где обычно собираются театральные деятели и интеллигенция, меня заверили, что я могу давать их адрес всем своим корреспондентам и мне непременно передадут всю пришедшую на мое имя почту. Под мерный стук лошадиных копыт – на ушах у обеих лошадок были надеты цветные колпачки – я беседовал с добродушным и по-крестьянски лукавым кучером фиакра; все они традиционно носят шляпу-котелок. Я восхищался Карл-Маркс-Хофом – одним из самых величественных архитектурных ансамблей «красной Вены», в 1920-30-е годы возведенным социалистами в качестве муниципального жилья. В парке Пратер я катался на колесе обозрения, и мне казалось, что я вот-вот увижу зловещую фигуру Орсона Уэллса из «Третьего человека» – в ушах у меня настойчиво звучала музыкальная тема из фильма, как будто ее автор, композитор Антон Карас, сидел со своей цитрой рядом со мной.

В легендарном театре Ан дер Вин я аплодировал Руджеро Раймонди, певшем партию Дон Жуана; в Опере слушал

«Кармен» в постановке Франко Дзеффирелли – оркестром дирижировал Лорин Маазель, которого публика, поначалу настроенная более чем прохладно, провожала овациями. Для меня это стало еще одним из проявлений настоящего венского духа – смеси доброго юмора и язвительной насмешки, критичности восприятия и уважения к подлинному мастерству. Я провел немало часов в Техническом музее, расположенном напротив дворца Шёнбрунн, и даже сидел в салон-вагоне Сисси, которая полагала, что путешествует инкогнито, хотя к поезду был прицеплен фургон для коров и коз, чтобы императрица могла пить свежее молоко! В самом Шёнбрунне посетителя не покидает ощущение живого прикосновения к прошлому. Меня особенно тронул скромный экспонат, напоминающий об одном важнейшем эпизоде австрийской истории – отречение Карла I, написанное и ноября 1918 года простым карандашом, что дало некоему политику повод заявить: «Теперь Австрия – это республика без республиканцев». В этом умении кратко и точно выразить мысль я вижу еще одно проявление того самого венского духа.

Однажды зимой я проехал через весь город на старом трамвае. В руке у меня был стаканчик целительного глинтвейна – горячего вина с корицей и апельсиновой цедрой; в вагон сели уличные музыканты с аккордеоном, и звуки польки Штрауса перекрывали лязганье колесных пар по железным рельсам. На Кертнерштрассе я обошел все букинистические магазинчики – только здесь можно найти старые газеты и томики мемуаров, ставшие библиографической редкостью.

Я восхищался грацией липицианских лошадей в Зимнем манеже, где императрица Мария Терезия когда-то лично приветствовала мастера верховой езды за безупречное исполнение самых сложных фигур. С тех пор наездники всегда выступают в коричневых с белым камзолах и треуголках с золотым кантом. Я обошел все музеи и выставочные галереи; в частности, в 2004 году присутствовал на открытии Дворца Лихтенштейнов, где собрана поистине бесценная коллекция произведений искусства. В доме, где жил Фрейд – чемоданы, трость и шляпы доктора вернулись из Лондона на родину, – я убедился, что черная кованая решетка перед его квартирой заперта так же надежно, как наше подсознание. Между тем основатель психоанализа утверждал, что сумел подобрать к нему ключи. С 1989 года посетители могут даже присесть на железный диван, хотя он, конечно, далеко не так удобен, как легендарная кушетка, на которой пациенты Зигмунда, в том числе принцесса Мари Бонапарт, делились с ним своими сокровенными мыслями… Между парком Кайзергартен и барочным фасадом галереи Альбертина я с изумлением обнаружил эскалатор, над которым нависает кровля в виде гигантского самолетного крыла. Поистине, в Вене искусство подстерегает тебя повсюду, и его разнообразию нет предела.

Сегодня, когда столица готовится отметить 250-летие со дня рождения Моцарта (в Вене ему жилось лучше, чем в Зальцбурге, хотя наиболее восторженный прием он встретил в Праге), а Австрия – на полгода возглавить Европейский союз (неплохой реванш!), как никогда ясно понимаешь, что Вена – это живое сердце Европы, которое бьется в такт со всеми ее радостями и горестями. И я полностью разделяю мнение Проспера Мериме – писателя и путешественника, объездившего едва ли не полмира. Находя Париж «смертельно скучным», он в 1854 году записал: «Я пришел к выводу, что после Мадрида самый культурный город Европы, в котором лучше всего жить, – это Вена». На мой взгляд, это по-прежнему так. Добавим к сказанному лишь несколько замечаний Стефана Цвейга. Этот прекрасный писатель оставил нам несравненное описание своего родного города, принадлежащего к «вчерашнему миру»: «Состоящая из множества разнородных элементов, Вена стала идеальной площадкой для зарождения общей культуры» и за два тысячелетия превратилась в «столицу народов». У того же Цвейга читаем: «Без этой любви к культуре, без чувства одновременного наслаждения и контроля по отношению к этому благостному излишеству жизни невозможно было быть истинным венцем». Говорите, все это осталось в прошлом? Ничего подобного. Вена все та же.

Вена, 10 марта 2005 года. Многие венцы возмущены или по меньшей мере изумлены и взволнованны. Утром этого дня они обнаружили, что барочный фасад Кунстхалле, расположенного посреди Музейного квартала и прежде служившего императорскими конюшнями, весь завешен красными флагами. Что это, демонстрация ностальгии по коммунизму? Нет, на флагах изображены символы ислама – белая звезда и полумесяц. Значит, это турецкие флаги. Некоторые из них достигают в ширину 2 метров 70 сантиметров, другие доходят до 3 метров 40 сантиметров. Эта неожиданная декорация не осталась незамеченной, что, впрочем, и было целью ее автора – Феридуна Заимоглу, художника и писателя немецкого происхождения, родившегося в Анатолии в 1964 году. Своей акцией он пытался выразить протест против жесткой позиции Австрии по вопросу вступления Турции в Европейский союз, заметно осложнившей отношения стран – членов ЕС с Анкарой. Заимоглу хотел устроить полемику среди соотечественников, но спровоцировал лишь их раздражение: больше 80 процентов австрийцев (и три парламентские партии, кроме «зеленых») враждебно восприняли идею о приеме в ЕС современной Турции – наследницы Османской империи, дважды (в 1529-м и в 1683 году) осаждавшей Вену. Оба раза турецкий натиск заставил дрожать от страха почти всю христианскую Европу. Заимоглу, прекрасно знавший историю, сравнил свою акцию с третьей турецкой оккупацией: «Второе и третье поколения турок, живущих в Европе, больше не обязаны жить скученно и изолированно: отныне они представляют собой могучую силу, не намеренную ограничиваться обороной. Когда варвары победителями входят в чужую страну, они несут впереди свои флаги – символ наступления своей власти». Своей «инсталляцией», получившей название Kanak Attack, что можно перевести как «Третья осада турками», художник призывал венцев турецкого происхождения выбраться из гетто и разрушить привычный имидж города, целиком, по его мнению, обращенный в прошлое, где нет никого, кроме Моцарта и Сисси. Венское культурное наследие, настаивал Заимоглу, гораздо богаче и не сводится к этим двум культовым фигурам.

В течение нескольких часов дирекция Кунстхалле получила сотни звонков. Одни звонившие благодарили руководство музея, другие его проклинали. Мусульманская молодежь – дети иммигрантов – хвалили директора за смелость, коренные венцы возмущались «османизацией» общественного здания и напоминали, что его содержание финансируется из их налогов. Особенно кипятились представители правой Австрийской партии свободы (АПС), а глава ее венского отделения Хайнц-Кристиан Штрахе, в котором многие видели нового Йорга Хайдера, воспользовавшись предлогом, запустил свою кампанию, вывесив на улицах Вены баннеры со слоганом «Вена не должна стать Стамбулом!». Настроения подогрелись еще больше, когда выяснилось, что инсталляцию не демонтируют до 28 марта, то есть только через две с лишним недели. Для АПС это было последней каплей, и в британском еженедельнике The Observer появилась статья, в которой говорилось: «Если мы, австрийцы, согласимся с происходящим, это будет означать, что мы готовы поставить под угрозу свою безопасность и сохранение своей культурной идентичности». На следующий день газета Heute сообщила читателям: «Кунстхалле отныне превращен в турецкую хижину». Директора музея Геральда Матта, на чьей отставке безуспешно настаивали националисты, поднявшаяся шумиха нисколько не смущала: в преддверии Литературного фестиваля «Ислам и Запад» она оказалась как нельзя более кстати. В залах Кунстхалле, обычно посещаемых туристами и респектабельной интеллигенцией, собрались писатели, обитающие в народных кварталах; они организовали читку произведений мусульманских авторов – палестинских, боснийских, ливанских, иракских, египетских, афганских и даже ливийских. Здесь же 16-летняя школьница демонстрировала искусство каллиграфии, выписывая немецкие слова арабской вязью. Директор Матт, искренне радуясь всплеску интереса к музею, в ответ на критику заявил: «Эта выставка – тест для обмещанившегося венского общества. Мы утратили привычку к социальному разнообразию. Можно подумать, мы живем во Франции!»