Венчание со страхом
Шрифт:
— Ну, смотрите, раз вам так интересно, — Званцев подвел его к ней.
Внутри Колосов с тайным отвращением увидел… белых мышей. Они барахтались в заполняющей емкость воде, тщетно пытаясь выбраться наружу, скользили по мокрым бортам и плюхались обратно. Их было там около десятка, а на дне лежало еще штук пять, уже утонувших.
— Что это за мерзость такая? — не удержался Колосов.
— Это опыт определения резистентности и ее изменения в связи с фазами полового цикла у теплокровных, — Званцев холодно усмехнулся. — Мы изучаем поведение в экстремальной ситуации. Результаты свидетельствуют, что устойчивость
Колосов смотрел на крошечных белых созданий, обреченных на смерть. Потом перевел взгляд на Званцева.
— Инстинкт заставляет мышей бороться за жизнь, — пояснил тот. — Мы пытаемся установить взаимозависимость между выносливостью и половыми функциями организма. А вот другой опыт, — он нагнулся и выудил одну из мышей. Подошел к столу, положил зверька на какой-то прибор, прижав металлической планкой, так что тот не мог двигаться, а только сучил голыми розовыми лапками. Окунул в склянку с какой-то жидкостью пипетку и капнул на лапку мыши. Та судорожно задергалась. — Инстинкт заставляет ее пытаться избежать болевого раздражителя. Смотрите, как животное активно реагирует.
— Что у вас в пипетке?
— Соляная кислота.
— Ей же больно!
Званцев с удивлением глянул на начальника отдела убийств, а затем капнул из пипетки себе на руку. Подержал, потом сунул руку под кран. На коже его багровел ожог. Он достал из ящика стола бактерицидный пластырь и заклеил ранку. На лице его при этом ровным счетом ничего не отразилось.
— Что вы так смотрите, Никита Михайлович?
— Что вы делаете с обезьянами? — хрипло спросил тот.
— Вам действительно интересно?
— Действительно.
— Тогда пойдемте.
Они медленно шли вдоль клеток. Колосов увидел, как его спутник вдруг достал из кармана халата какую-то пластмассовую пластину — нечто среднее между пейджером и пультом управления. Деловито начал что-то настраивать, нажимая многочисленные кнопки.
Обезьяны на этот раз не проявили к ним никакого интереса. Чарли был занят тем, что поедал очищенный апельсин, Флора, как всегда, искала у себя в шерсти. Хамфри раскинулся в расслабленной позе на полу клетки. Перед ним Званцев остановился.
— Привет, старина, — поздоровался он. — Что, сыро? Они у нас куксятся в ненастную погоду, — пояснил он. — Настроение падает. Ничего, мы ему сейчас настроение немножко поднимем.
Он нажал на пульте какую-то кнопку. Раздался щелчок, потом негромкое жужжание. Хамфри вдруг с удивлением поднял голову, вытянул губы трубочкой. Из груди его вырвалось раскатистое «А-р-р-р». Затем он ударил ладонью в бетонный пол и вдруг разразился каким-то сатанинским хохотом. В чертах его лица, только что печальных и сосредоточенных, все самым странным образом изменилось: теперь они были преисполнены блаженства. Шимпанзе хохотал, кудахтал, упал вдруг на спину и начал кататься по полу словно в приливе дикой, всепоглощающей радости. Званцев снова что-то переключил. Смех оборвался. Послышалось глухое уханье. Обезьяна снова оказалась у прутьев. Теперь лик ее исказил оскал: точно разрезал на две части. Колосов не отрывал взгляда от кривых желтых клыков, словно загипнотизированный.
— Что, черт возьми, с ним происходит? — прошептал Никита.
— Резкая смена настроений, вы же видите. Несколько необычно, да? Непоследовательно. — Званцев опять что-то переключил.
Обезьяна вдруг сорвалась с места, бросилась к кормушке и начала жадно поедать что-то, запихивая пищу обеими лапами в рот. Глотала, беспрерывно озираясь: не отнял бы кто. Снова щелчок и жужжание — и Хамфри с визгом кинулся в противоположный угол клетки, забился туда, сжавшись в комок, и завыл, точно от смертного ужаса. Мощное тело его била дрожь.
— Я раздражаю нервные центры, расположенные в гипоталамической области его промежуточного мозга. — Званцев выключил устройство. Хамфри затих. Лапы его подергивались. Он всхлипывал и дышал, как раненый на поле боя. — Мы изучаем промежуточный мозг и его реакцию на различные раздражители. У Хамфри сейчас мною были задеты центры удовольствия, внимания, голода, страха. Хотите, покажу еще и агрессию?
— Нет, ради бога, не надо! — Колосов отвернулся. — Как вам это удается на расстоянии?
— В его мозг введены тончайшие электроды. Это не так уж и сложно. Нечто вроде «жучков» — специальное устройство, позволяющее проводить опыты с мозгом.
— Зачем же нужно так его мучить?
— Мучить? Но это работа, это научная работа. Это исследование. Мы наблюдаем и изучаем мозг примата, его реакцию — адекватную, неадекватную, нормальную, аномальную. Пытаемся выявить и некоторую патологию, ее причины. А главное — возможность воздействия на поведение животного, контроль за ним.
— И с центром памяти вы таким же образом экспериментируете?
— Да, — Званцев настороженно прищурился. — Я показал вам основное, естественно, это, так сказать, каркас всего. А мы занимаемся всей этой проблемой более подробно. Помните, тот наш разговор о Флоре? Так вот. Без подобных экспериментов понять то, что с ней происходит, невозможно. Сначала надо выявить весь механизм явления, установить закономерности, изучить…
— У нее тоже и у Чарли… — Колосов кивнул на клетки. — У них тоже «жучки» в мозгу?
— Нет, эту часть исследований мы ведем только на Хамфри. Он на нас не в обиде, молодчина. Ну, заслужил, заслужил, сейчас тебе станет лучше. — Званцев опять включил свой пульт, и Хамфри вдруг возбужденно запрыгал по клетке, радостно хихикая и подвывая, словно его снова переполнила радость. Никите показалось, что он слышит смех безумного.
Они вернулись к избушке. Званцев снова опустился на ступеньки, Колосов остался стоять.
— Вы добрый человек, Никита Михайлович. Мягкий, несмотря на род вашей службы, — Званцев смотрел на него снизу вверх. — Я догадываюсь, что кое-что вам было неприятно сейчас видеть. Но поверьте, это не издевательство над животным, не наше праздное бездушное любопытство. Это серьезная работа. На карту тут многое поставлено. Мозг антропоида и мозг человека во многом сходны. И тот, и другой требуют изучения, это азбучная истина. У познания же нет легкого пути. Видите ли, так уж заведено, что все в этом мире — от оружия до лекарств — сначала испытывается. Как — вопрос особый. Но нас должен интересовать только конечный результат.