Венчание со страхом
Шрифт:
Чарли посмотрел на людей исподлобья и глухо заворчал.
— Галка, по-моему, — шепнул Ольгин. — Жень, как это произошло?
— Он меня не видел, — ответил лаборант тоже шепотом. — Я на лавочке загорал. Потом слышу — шум. Смотрю, три галки у его клетки шастают. Видите, там у прутьев куски яблока? Другие куски он в траву бросил вон там. А эти положил у самых прутьев. Я все видел. Когда одна расхрабрилась и подскакала к приманке, он ее сцапал. И сразу впился зубами.
— Значит, это точно Чарли, я так и думал. — Ольгин подошел к клетке вплотную:
— А
— В природе довольно часто, — ответил Званцев. — Это описано в литературе. Но в неволе такие случаи очень редки. Впервые было замечено в 1983 году в Лондонском зоопарке. Там самка шимпанзе ежедневно ловила и съедала по голубю. У Чарли те же привычки. Он плотоядный.
— Плотоядный? — Никита почувствовал мурашки на коже. — Хищник?
— Нет, — Званцев усмехнулся. — Но мясо любит. Флора, впрочем, тоже. Мясо прежде входило в их рацион. Он им, видно, мал. Мы находили перья у клеток, только не видели, кто у нас подстерегает птичек.
— У него вон морда вся в крови, — заметил Никита с отвращением.
— Обезьяны любят кровь. Не все, но некоторые не прочь ею полакомиться. Шура, — окликнул Званцев коллегу. — Ты чего собираешься делать?
Ольгин осторожно просунул руку сквозь прутья. Чарли заворчал громче.
— Это что такое? — Голос Ольгина был тихим, мягким. — Что это за фокусы, Чарли? Ну-ка, брось. Отдай. Отдай мне скорее.
Ворчание стало низким, угрожающим.
— Сейчас же брось, ну! — Ольгин повысил голос. Шимпанзе разразился истерическим визгом и, точно лохматый черный шар, метнулся в глубину клетки. Чарли взобрался на толстый сук, сваленный в углу, и исторг на голову ученого целый поток негодующих и резких воплей.
— Лопату мне принесите, надо забрать птицу в лабораторию, — попросил Ольгин.
Пока Женя бегал за лопатой, они ждали. Увидев, что добычу забирают; Чарли впал в настоящую истерику: визжал, прыгал на своем суку, размахивал руками, однако никаких попыток приблизиться к прутьям не делал.
И в тот момент, когда его вопли раздирали воздух на самой высокой ноте, из соседней клетки ему ответил низкий раскатистый рев. Колосов узнал голос Хамфри.
Ольгин вытащил останки Галки, быстро передал лопату лаборанту и шагнул к обиталищу Хамфри. Никита подошел тоже.
Обезьяна снова сидела у самой решетки. Завидя людей, она молча, оскалила желтые клыки.
— А ты что? — тихо спросил Ольгин. — В чем дело?
Колосов отметил, что в присутствии Ольгина шимпанзе на него никак не отреагировал, словно и не заметил чужого. Глаза Хамфри были устремлены на Ольгина. Он явно вызывал его.
— Ну, в чем дело, старина? — повторил тот тихо, тоже не спуская глаз с обезьяны.
Хамфри сгорбился. Веки его дрогнули. Мускулы напряглись. Во взгляде, устремленном на ученого, читались жгучая ненависть и страх. Затем глаза его словно потухли. Хамфри отвернулся и тяжело заковылял в глубь клетки.
У Никиты отчего-то сжалось сердце.
Глава 19
ПУТЬ В СТАЮ
В
— Мне, что ль, снова на природу податься? — томным голосом предложил Кравченко. Он сидел на постели, подсунув под спину подушку, и наблюдал за Катей, расхаживающей по комнате в махровом халате.
Кравченко смекал: над его блондинистой головой еще со вчерашнего вечера (с ним почти не разговаривали, несмотря ни на какую парфюмерию) собираются свинцовые тучи и вот-вот грянет гром. Надо было срочно что-то предпринять.
— Катюшенька…
— Что? — Она присела к зеркалу и начала причесываться.
— А кофе в постель хочешь?
— Я уже встала. И — раньше тебя.
— Да? Действительно. Значит — неудачное начало. — Он вздохнул. — Ну а что ты со мной хочешь сделать?
— На клочки порвать, дурак.
— Ну рви. Будет больно, но я — ах, потерплю.
Она швырнула в него расческой. Кравченко поймал расческу на лету, положил на обнаженную грудь.
— Что-то мы все ссоримся в последнее время, — молвил он грустно. — Я, наверное, настоящий дурак — нервы порчу такой девушке. Такой умнице, такой красавице…
Катя с подозрением уставилась на него: что за умильная подлиза! Но не выдержала — фыркнула, засмеялась. Засмеялся и Кравченко.
— Смилуйся, государыня рыбка, — он протянул к ней руку. Катя подошла и… его волосы цвета спелой ржи были такие чудесные. Их так хотелось перебирать, трогать. Пальцы сами собой запутывались в этой ржаной гуще, в этой золотистой чаще…
— Перед ней усердные слуги. Она, не помню, что делает, но за чупрун их таскает, — шепнул Вадим.
Катя закрыла, глаза. С ним она всегда чувствовала себя маленькой, несмотря на весь свой рост, на всю свою стать.
Когда примирение состоялось по полной форме, они приняли душ и отправились завтракать.
— Катька, а что вчера случилось? — спросил Кравченко. — Ты какая-то встрепанная, нервная. На работе что-нибудь?
— Ты же в отпуске, отдыхаешь. И ни своей, ни моей работой не интересуешься.
— Брось, я серьезно. Что случилось?
Катя взглянула на него: и правда хочет знать. И ее снова прорвало. Очевидно, ей, как некогда Колосову, просто не терпелось выговориться. И она быстро выложила все, что узнала от Никиты. Кравченко слушал с непроницаемым лицом. Не ухмылялся — и то слава богу.
— Ну? — спросила Катя, окончив рассказ. — И что ты на все это скажешь?
Он молча пожал плечами.
— А что я могу сказать?
— Что, вообще, что ли, ничего?
— Ну убийства происходят, понял.
— А база, обезьяны?
— А Колосову твоему, часом, все это не приснилось?
— Во-первых, он не мой, — Катя поморщилась, как от зубной боли. — А во-вторых, ему такое присниться просто не может. Он реалист. У него фантазия бедная. Он как акын: что видит, то поет.
— Да? — Кравченко сделал себе и ей бутерброды. — Но я-то этого не видел, следовательно, о чем же я тут тебе буду петь?