Венец Прямиславы
Шрифт:
Продолжая болтать, он стал плечом подпихивать Прямиславу, чтобы шла наружу. Сотник был рад-радехонек, что более видная послушница привлекла внимание гостя и загородила собой ту, которую он считал Юрьевой княгиней. Настоящая Крестя, на которую никто так и не посмотрел, тихонько села на прежнее место, а Зорчиха пошла вслед за толпой кметей. Первоначальный обман теперь оборачивался против них: если бы Мирон знал, которая из двух девушек на самом деле княгиня, то, пожалуй, не суетился бы так, стараясь подсунуть половцу именно ее!
Прямислава шла за половцем, не чуя земли под ногами. Чужое платье, дрожащий свет факелов в темноте, внимание целой толпы
– В гриднице все снова стали рассаживаться. Половец подвел ее к столу и предложил:
– Садись, свет мой, посиди со мной!
Прямислава стояла неподвижно: никогда в жизни ей не приходилось сидеть за столом с мужчинами, и это было в ее глазах если не грехом, то все же чем-то весьма вольным и рискованным. В родительском доме она была еще слишком мала для общих княжеских застолий, а девическое ее взросление прошло среди монахинь. Отец Селивестр, конечно, в счет не шел…
– Да ты что, княже, очнись! – Сотник Мирон был так изумлен, что забыл о вежливости. – Кто же холопку с собой за стол сажает!
Ростислав усмехнулся:
– Князь Юрий, говорят, холопок в постель с собой кладет! Или врут люди? Если в постель можно, то отчего же за стол нельзя?
Дружина хохотала, а Прямислава покраснела так, что ей стало жарко. Она невольно вскинула руку, рукавом закрывая лицо. От стыда у нее даже слезы выступили на глазах. Веселый князь Ростислав, не зная того, оскорбил ее напоминанием о блудодействе мужа, а кроме того, упоминанием о постели, с которой все же отчасти сравнили стол, за который ее, Прямиславу Вячеславовну, княжну Рюриковну, пытаются посадить…
– Ну что ты делаешь, Ростислав Володаревич? Совсем девку в краску вогнал… – растерянно пробормотал Мирон, которому, кажется, и впрямь было ее жаль. – Зачем же ты так про князя-то Юрия…
– Он блудит, а я стыдиться должен? – Ростислав опять усмехнулся и, взяв руку Прямиславы, отвел ее от лица: – Не бойся, свет мой ясный, никто тебя не обидит! Садись, поешь, а то ведь проголодались вы там, в клети сидя. Попробуем, чего нам хозяева наготовили. Не белые лебеди, не черные бобры [39] , однако вроде есть можно! Не слушай их, дураков! Сейчас я тут хозяин, как я скажу, так и будет! Хоть бы и холопка была – захочу, так будет со мной сидеть!
39
Бобров в древности ели, причем они считались очень вкусными.
«Хоть бы и холопка была!» Из всех его речей Прямислава лучше всего услышала именно эти слова. «Хоть бы!» Значит, он знает, что перед ним вовсе не холопка? Знает или догадывается? А если знает, то как много?
Ростислав усадил ее, и Прямислава подчинилась, чтобы не стоять столбом под целой сотней пристальных, удивленных, смеющихся глаз. Ей казалось, все здесь знают ее тайну, а иначе разве кмети стерпели бы, чтобы князь усадил с ними за стол настоящую холопку? И чужое, ношеное холопское платье, и опасение, что ее обман раскрыт и этот позор напрасен, – все это только увеличивало ее стыд и смятение. Она сидела, не поднимая глаз, почти не слыша, что к ней обращаются. Когда-то мать, потом боярыня Олена Гордеславна учили ее, как вести себя за столом, как есть, как пить, как вытирать
А на самом деле никто ни о чем не догадывался. Перемышльские кмети видели перед собой просто красивую девушку, которая понравилась их князю, а все люди во владениях Юрия Ярославича, с которым Ростислав сейчас воевал, тем самым становились его пленниками. Сейчас он был хозяином над ней, кто бы она ни была, как и над всеми в этом селе.
Ростислав Володаревич усердно угощал девушку хлебом, мясом, капустой, предлагал кваса из того же ковшика, из какого пил сам, но для Прямиславы сейчас принять от него хоть что-нибудь означало полное падение, и она смотрела на эту простую пищу как на страшную отраву. Князь Ростислав всячески старался утешить ее и ободрить, но до нее не доходило ни одного слова. Сейчас ей не приходилось притворяться глупой холопкой: она и в самом деле плохо понимала, чем все это может кончиться и что ей делать.
Ключница Прибава стояла в стороне и держала на лице кислую натянутую улыбку, которая никак не вязалась с ее злым взглядом. Ростислав делал совсем не то, что она от него ждала и ради чего старалась. Он выбрал не ту девушку, а значит, замысел Прибавы не сдвинулся ни на шаг. Но Ростислав был так увлекся ухаживая за холопкой, что ключница не могла подойти, чтобы рассеять его заблуждение.
– Ай, красивы у тебя девки, человече! – приговаривал Ростислав, поглядывая на тиуна Калину. – Видно, урожайный год был! А говорил, нету! Купил бы я эту красавицу, шести гривен не пожалел бы! Продашь?
– Кабы… кабы я был хозяин, отчего не продать? – бормотал озадаченный Калина. – Но ведь… – И оглядывался на сотника Мирона, не решаясь самостоятельно врать.
– Так она же княжеская! – втолковывал Мирон, уже и сам не зная, к чему все это приведет. – Без хозяина как же можно продавать?
– А раз нет хозяина, придется даром взять! – со смехом отвечал Ростислав.
Дружина хохотала, а тиун только делал головой и шеей движения, похожие на неуверенный поклон. Он понятия не имел, кто хозяин привезенной Мироном девушки и кто она вообще такая, но был бы счастлив, если бы вся добыча перемышльцев ею одной и ограничилась бы.
И он был прав в своих опасениях: если бы Ростислав направлялся не на войну, а домой, то непременно забрал бы из села всех молодых трудоспособных мужчин и поселил их на Вислоке взамен погибших при последнем набеге. Но сейчас он не мог обременять войско полоном, который еще надо кормить по пути.
– Ну, погуляли, будет! – решил наконец Ростислав Володаревич. – Завтра с зарей дальше пойдем, спать пора. Ступай, душа моя, наверх, взбей мне перину как следует. А то бабка какая-то кривобокая шуровала, только все напортила.
– Идем, идем, красавица! – К Прямиславе подскочил Мирон, и она встала, стараясь выбросить из головы только что услышанное и надеясь, что сотник придумал, как вывести ее отсюда.
Но в сенях Мирон взял ее за руку и живо потащил вверх по лестнице. В горнице было темно и прохладно, печь здесь не топили. Мирон втащил Прямиславу внутрь и вставил в светец лучину, которую принес снизу.
– Куда ты меня приволок? – горячо заговорила Прямислава, слегка опомнившись. – Вот ведь придумал, дубовая твоя голова! Чтоб тебя кикиморы взяли, прости меня Господи! Напялил на нас тряпки холопские, а теперь хочешь меня, как Прибавку эту подлую, Сухману на перину подложить! Да я лучше в омут головой, чем буду такой позор терпеть! Знал бы он, кто я, не посмел бы!