Венецианский аспид
Шрифт:
– Значит, моему плану ты мешать не станешь?
– Ваша месть станет и моею местью, – ответил я. «Если ваша не пойдет прахом – а тогда я вылеплю Антонио свой ад», – подумал я.
– Тогда – домой и выпьем за это, – сказал Шайлок. – Но ни слова Джессике. Она у меня девушка милая и нежная. Ей ни к чему отрава злобных замыслов отца.
– Джессика вытащила меня из моря, спасла меня, – сказал я. – Она у вас – что надо цыпа. Если дело только во мне, она и шепотка недоброго никогда не услышит.
Однако услышит, уже услышала, и я, всего несколько дней как неутопший, теперь разрывался между одной своей верностью и другой.
– Коварная, двуличная ты гарпия, ты почему мне не сказала? – орал я на нежную Джессику. – Папенька твой сообщил, что Брабанцио сожрали крысы?
– Ты не спрашивал, о трубадур, потерпевший кораблекрушение на пути в Англию, а потому не интересующийся политикой Венеции, – последнюю часть она буквально пропела, чтобы позлить меня еще сильней.
Шайлок ушел к Тубалу убедиться, что сумеет раздобыть у него дукаты для ссуды Антонио, а мы с Джессикой остались в доме одни.
– Это, без сомнения, верное замечание не вернет тебе моего расположенья. – Я б сокрушил ее хилую позицию, явив, что мне известно содержание ее записки Лоренцо, хоть это отчасти подорвало бы и мою надежность.
– Это ты свою работу не сделал, раб.
– Лоренцо при Антонио не было. Или ты предпочла бы, чтоб письмо попало в руки еще какому-нибудь мерзавцу Антонио – в надежде, что дойдет до твоего возлюбленного? Грациано очень хотелось его заполучить, вопиющий он хорек. Да я бы с таким же успехом отдал его старому слепому Гоббо – и пускай кружит с ним по острову целую вечность.
– Ну, значит, тебе придется туда вернуться. Сегодня вечером. Папа с Тубалом отправят сундук с дукатами Антонио. Ты поедешь с ними и доставишь мою записку Лоренцо. И дождешься ответа.
– Сделаю, – ответил я, склонив голову. И ведь сделаю. А оттуда – к себе на старые квартиры, узнать о судьбе Пижона и Харчка. Не могу даже вообразить, как этот здоровый пентюх обходится без меня целый месяц. Правда, у него при себе ничего особо ценного, кроме габаритов и сверхъестественного дара передразнивать, но судьба к тупицам не благоволит, и я беспокоился, как он без всякой защиты бродит по городу, где улицы залиты водой. Плавает он, как камень.
– Скажи-ка мне, – рек я, – а что тебе известно об этой услуге, которую Антонио оказывает другу своему Бассанио? Ту, что потребует от него рисковать собственной жизнью за ссуду? Что-нибудь знаешь?
– О да, Лоренцо мне рассказывал. Похвалялся перед друзьями своими, мол, до того умен, что даму сердца свою окрутил, не рискуя состоянием, как Бассанио. Ты знаешь про состязание за руку Порции и стряпчих?
– Состязание?
Она объяснила мне причудливую лотерею, призом которой Брабанцио назначил свою младшую дочь: три ларца, запечатанные воском, за ними присматривают законники, а три тысячи дукатов – это цена всего-навсего шанса попросить руки этой дамы. Ох, Отелло, ну и разозлил же ты Брабанцио, женившись на Дездемоне. Я-то думал, что убийство меня – предел ненависти Брабанцио к Отелло, но он, очевидно, даже из могилы тянул свои лапы и мучил младшую дочь в наказание старшей.
Шайлок не ведал обстоятельств, предшествовавших тому, что Брабанцио сожрали крысы. Быть может, сердце надорвалось, когда уносил свое ведро раствора. Вопль в ту ночь – там хоть какая-то надежда, что последняя его мысль была обо мне. Теперь же ужас мой обуздан, и вопль его и впрямь казался мне слаще музыки, хотя Брабанцио мог бы орать и подольше. Но если ненависть сенатора прольется на Антонио сейчас – что ж, Судьбы, похоже, оказывают дураку услугу…
Греки верят, что Судьбы – это три сестры: одна – Порядок, она прядет поступательную нить жизни от начала; вторая – Ирония, она путает нить сообразно со своими странными представлениями о равновесии, вроде справедливости – только вусмерть пьяной и с весами, которые выкинули на улицу, поэтому они не сбалансированы; и третья, Неизбежность, – она просто сидит в углу, все примечает и критикует двух первых за то, что они бесстыжие шалавы, и потом чик – и перерезает нить, отчего все злятся, мол, нашла время. Мне кажется, проворный шут, обладающий смекалкой и страстно чем-то неудовлетворенный, с двумя сестрами сразу бы сладил, а там и третья подтянется – и тоже выполнит свою миссию касаемо его врагов. А уж я-то найду, как мне стать Судьбы орудьем.
– Ты о чем это? – спросила Джессика.
– А? – Я не понял, что она по-прежнему тут.
– Что-то нес про то, как завалить каких-то там сестер суровой мудью?
– Я это вслух сказал?
Она кивнула.
– Слушай, а чего ты здесь таишься, аки тать в нощи?
– Я сижу у собственного кухонного стола. Средь бела дня. Окно открыто. Смотри, вон море видно.
– Прекрасно, я просто громко размышлял. Если б тебе доводилось хоть раз мыслить, ты бы сама все поняла, извинилась и ушла.
– Я сделаю так, что ты окажешься у Антонио, Карман, и вот там ты станешь любой частью тела, какой пожелаешь. – Она хихикнула.
ХОР:
И так вот обозленный незамысловатый дурак понял, что это не очень смешно, когда монолог, на который натыкаешься, зайдя случайно, – твой собственный.
– Ради всего святого, заткнись нахуй!
– Я никуда не заходила. Я тут все время сижу.
– Тогда задерни шторы. Может, он уйдет.
ХОР:
И так вот вышло, что шторы на кухне Шайлока задернулись, и многое случиться может в доме, что останется не замеченным никем особо важным.
По настоянию Джессики Шайлок отправил меня в дом Тубала за час до заката, и там меня встретили два громадных бугая-иудея, одетые в одинаковые кафтаны и такие же желтые шляпы, как у меня. Звали их Хам и Яфет, и евреев крупнее я точно ни разу в жизни не видал.
– Хам, говоришь? И ведь не скажешь, что у наших нет чувства юмора, а? Это от слова «хамон»? Удивительно, что брата твоего не звать Бекон или там Зельц. Ха! – Иногда я развлекаю себя сам.
– Нас назвали в честь сынов Ноя, – промолвил Тот-Который-Должен-Быть-Беконом.
– Разумеется, – подхватил я. – А я о чем? Два таких мясистых парняги, как вы, – и в городе, где со всех сторон вода. Вылитые сыны Ноя.
Они были молоды, бороды только-только, судя по всему, прорезались, поэтому вздор мой они проглотили без дальнейших вопросов. Потому-то мы и отправляем нашу молодежь на войну: прыщавые юнцы, объятые страстью, но лишенные цели, дорубятся до самых скользких разновидностей херни. Из Хама и Яфета в мясорубке войны выйдет отличный фарш. Пока же они сойдут как охранники для золота.