Венецианский аспид

Мур Кристофер

Он заметил, что вода у пристани беспокойна, – вообще-то и слышал тоже, но все произошло так быстро, что он ничего не увидел. Так быстро, что Лоренцо даже не успел закричать.

Саланио опустился на колени и вгляделся в темную воду.

Лицо его оказалось всего в футе над поверхностью, когда из канала стремительно высунулся коготь и оттяпал ему башку. Очень быстро. Обезглавленное тело скатилось в воду, вяло плюясь струями крови из шеи, и что-то быстро утащило его вглубь.

Мне вдруг помстилось, что гораздо благоразумнее будет встать, уйти с площадки над водой и оказаться на мощеной улочке – а вообще-то второй или

даже третий этаж над уровнем канала сейчас будут в самый раз. Я попробовал приподняться, но едва сумел дотащиться до лестницы. Все это время я не мог отвести глаз от того места, куда утащили Саланио. И тут оно вернулось.

Безголовый человек – мясная туша, некогда бывшая Лоренцо, как я сумел определить по дублету, – протащился вдоль канала, по пояс высунувшись из воды и гоня перед собой большую волну. Я на четвереньках вскарабкался по лестнице, подальше от жидкой тьмы, чуть не ползком, шажочками. Жжение в ребрах, задетых кинжалом, вернулось. Наверху я рухнул навзничь, ожидая… ну, я даже не знаю, чего. Смерти, видимо. Безумно, лихорадочно цепляясь за то, что мне хотелось видеть своими последними мыслями, потому что надвигалось оно на меня быстро, слишком быстро – и вдруг тело остановилось, точно передумав бросаться на меня, и медленно затонуло. Вода вновь сплющилась, успокоилась. Сегодня я не умру. Тут. По крайней мере.

Ох, Вив. Ядовитая ты дева морская. Сила удивительная и ужасная. Ох, Вив.

Я чувствовал ее, мою русалку, ее присутствие под водой, как ощущал ее в темнице – все сильней, как я теперь понимал, со временем все отчетливей. Те странные синие виденья, как фантомы в моем уме, – то была она. Она не станет меня убивать. Она выкинула меня на эту площадку, как вынесла меня к дому Шайлока, чтоб я не утонул.

Ох, Вив, коварная, коварная. Благодарю тебя, русалка.

Котурнов на моих ногах больше не было – по-прежнему застряли в грязи под мостом, без сомнения, и к ним по-прежнему пристегнуты сапожки Джессики. Я попробовал закатать парусиновые штаны, но в итоге просто обрезал их кинжалом Саланио, застрявшим в толстом кафтане. Как только смог идти, я босиком пошлепал через двор к Большому каналу. Не доходя моста Риальто, остановился и снова посмотрел в воду.

Их не должны найти никогда, – подумал я. – Никогда.

По черной воде промелькнули сине-белые образы костей в глубине, словно их рисовали по стеклу перед моими глазами. А смежив веки, я рассмотрел их яснее – два человеческих скелета, глубоко, глубоко под водой, их дочиста обсасывают миноги и миксины.

Нет, Лоренцо и Саланио никто и никогда больше не увидит.

ХОР:

И так вот наш промокший и раненый негодник,

Ныне вновь лишенный стати так же, как и острого своего ума,

Без друзей и с разбитым сердцем,

Бедный и кошельком, и натурой,

Предав доброту прекрасной Джессики

И ликующе совокупившись

С отвратительной тварью из бездн морских,

Наш дурак Карман,

малодушный рыбоеб…

– У меня с собой по-прежнему кинжал Саланио, – сказал я. – Очень острый, если дальнейшее ты предпочтешь излагать кастратом.

ХОР:

И так вот благородный шут Карман

Обдумал план проникновенья в Виллу Бельмонт

И разрушенья замыслов Антонио насчет его протеже,

После чего вознамерился спасти из узилища

Компаньонов своих, достопочтенных Харчка и Пижона…

– А теперь ты просто пресмыкаешься, пагубный лизоблюд, – произнес я, выбираясь на площадь у Святого Марка. Слишком поздно было искать переправу на Ла Джудекку, а проситься в лодку к рыбакам – слишком рано, поэтому я свернулся калачиком в алькове у великого собора и задремал, колыхаясь в сонных волнах отравы Вив у себя в крови, пока на заре не зазвонили колокола, призывая к мессе.

К причалам у Святого Марка начали приставать гондолы, и я заметил того лодочника, что вчера возил нас с Шайлоком на Риальто.

– Эгей, перевозчик, – окликнул его я. – Помнишь меня? Секретарь Шайлока. – Чтобы помочь его памяти, я напялил свою раненую желтую шляпу, несколько заляпанную кровью и гордо несущую теперь собственную ножевую рану.

– Знамо дело, – ответил гондольер, потирая весло неприглядным манером. – Но ты, кажись, вчера повыше был?

– Бурная ночь, – сказал я. – Скажи-ка, друже, не подбросишь ли до Ла Джудекки за так? Мне что-то не те кости выпали. Ни монеты на счету не осталось. – И я приподнял ногу показать ему, что остался не только нищ, но и бос. Зрелище жалкое до прискорбия. Жалкое. У меня даже слезы на глаза навернулись.

– Меня же твой хозяин уволил, нет? – отвечал упрямый лодочник. – Сдается мне, никаких услуг теперь никто никому не должен.

Я бы поспорил с ним, посулил оплату потом, а равно и возвращенье доброго расположения Шайлока, но ни сил на козни, ни убедительности мне теперь недоставало.

– Смотри, я отдам тебе этот вот потрясный кинжал. В нем есть фальшивый драгоценный камень.

Лодочник впился в кинжал взглядом. У оружья сего имелась широкая гарда с каменьями, вероятно – цветным стеклом – на концах, а один был вправлен в навершие эфеса. Довольно кричащий с учетом того, что носить оружие в городе разрешалось только солдатам. Но Саланио сам сказал, что ножи тут все носят, – незадолго до того, как его говорящие детали отделились от всего остального его.

– У дяди неприятности могут быть, если у него жандармы такую игрушку найдут, – сказал гондольер.

– Ну, продашь его какому-нибудь головорезу в порту, делов-то. Ты погляди только на ятую штуковину. Как новенький. Таким еще дерковать да дергать, с десяток тычков в нем осталось. Это не считая в яблоки или сироток.

– Едрена вша, ну и языкастый ты для жида.

– Вышеупомянутая бурная ночь, нет? В общем, кинжал в оплату за переезд на Ла Джудекку – ну или в залог, пока не получу от хозяина жалованье, а еще у меня для тебя будет работенка на вечер, за кою перепадет тебе в десять раз больше твоей обычной ставки.