Венгерская вода
Шрифт:
Словно угадав мои мысли, Савва ободрительно произнес:
– Здешние монахи – народ бывалый. Многие в паломничество ходили в Иерусалим и на Синай, видали христиан из Эфиопии. Они скорей обрадуются гостю из таких дальних стран.
Уложив нас спать, он отправился по своим делам.
Когда мы проснулись утром, Савва уже дожидался, усевшись на лавке у входа. Вид у него был радостный и веселый:
– Отправляемся обратно на свой утлый челн. Здесь в монастыре все равно поесть дадут только в обед, да и то сказать, снова строгий пост. Пустая каша. Я у келаря сыров набрал из-под замка. Хлебов свежих. На корабле ребята, поди, уже рыбы наловили. – Он блаженно потянулся. – Там хоть умоемся. А то у этих постников и баня в году положена только всего пару раз. Потому как умерщвление плоти. Мы же люди простые, мирские, нам жить надобно.
Во всем его поведении чувствовалось некое облегчение.
– До полудня сгрузят вино. Ваш ладан тоже отец эконом берет весь. О цене я уже сговорился – в обиде не будете. На деньги даст заемное письмо к меняле в Константинополь. Я ведь вас обещал туда доставить. Сегодня и отплываем.
Мы с Мисаилом только переглянулись. О мире ни слова. Купец, заметив это, захохотал:
– Повезло нам. Решилось дело само собой. Ибо, пока я там сапоги мял в чужих краях, здесь сотворились перемены великие.
Рассказывал он все уже по дороге к морю:
– В декабре император Иоанн Кантакузин отрекся. Теперь он смиренный монах и вкушает такую же пустую кашу, от которой мы бежим сломя голову этим прекрасным утром. Война, конечно, не кончилась, как же царственным людям без войны? Теперь с императором Палеологом будет биться сын Кантакузина Матфей. Нам до этого дела нет. Только вослед за императором на постную кашу отправили и патриарха Филофея. На его место посадили Каллиста. А от него сразу и болгарам, и сербам отеческое благословение. Признание автокефалии. При условии, конечно, что его будут в первое место чтить, как отца родного. Самое главное, чтобы сербский и болгарский государи ромеям бед не чинили. Так что миро теперь к ним повезут, как встарь – из Константинополя. Уже на этой неделе будут варить. Меня вот за ним и послали. Так что нам снова по пути. Чего нахмурился? Иль не рад? Товар продал с выгодой и без хлопот. В Царьград я тебя доставлю. С миром всех этих хлопот теперь не будет. Или думаешь про недругов, от которых на Кипре ушел? Коли они знают, куда ты путь держишь, то станут тебя поджидать. Может, помочь чем? Я ведь, как ни крути, твой должник. Таиться не буду – мое усердие высоко оценили.
Помочь. Если бы я знал, чем мне теперь нужно помогать. Что теперь было делать с письмом к патриарху Филофею, которого лишили сана? Дед надеялся, что он поможет мне добраться до царства Джанибека.
– У меня письмо к Филофею.
– Так ладан ты уже продал. Или хочешь договориться на будущее? Могу пособить. Хотя и Филофей может купить. Он ведь сейчас здесь на Афоне. В Афанасьевской лавре. Самый знатный в этом краю монастырь. Недалече отсюда.
Странно, но уверенность вернулась ко мне только на борту корабля. Качающаяся палуба, отданная во власть коварной пучины, казалась теперь куда более надежным местом, чем земная твердь. Словно полоса воды, отделявшая корабль от берега, была границей с миром, где западня могла таиться за каждым поворотом. Море открыто, и все в нем видно от горизонта до горизонта, его опасности ничто по сравнению с человеческим коварством. Дорога на суше скрывается уже за ближайшим поворотом, и никто не может сказать, что ожидает за ним. Я посмотрел на высоченные кипарисы, закрывающие вид на монастырь. Кто знает, чьи недобрые глаза сейчас, может быть, смотрят на нас из тени его густых ветвей?
Захотелось снова уйти в море. На простор, где только звездам и ветру ведомо, куда ты плывешь.
Заметив наше тревожное настроение, Савва поспешил успокоить:
– Даже если ваши друзья и будут ждать в Константинополе, им неизвестно ни время прибытия, ни, самое главное, на каком вы корабле. Могу смело заверить, что ни одна весточка с Кипра не могла достичь берегов Босфора раньше, чем мы. Если, конечно, их не предупредили заранее, из Египта. Тогда ваши дела плохи, один из вас слишком уж приметен, – он кивнул на Симбу. – Хотя, если его спрятать на корабле, то затеряться в Царьграде проще простого. Город огромный.
Не получив ответа и подождав немного, купец продолжил:
– Заемное письмо меняле я выписал на свое имя. Так что деньги заберу сам и отдам вам все звонкой монетой. Могу помочь и с укромным местечком в Царьграде.
Похоже, он действительно был полон решимости нам помочь. В конце концов, если Савва хотел бы нам зла, ничто не могло ему помешать – мы были полностью в его руках. Так был ли смысл играть в прятки?
– У нас нет никаких дел в Константинополе, – решился я, – патриарх Филофей должен был помочь нам добраться до Крыма в царстве хана Джанибека.
Обычно невозмутимый Савва на этот раз даже присвистнул от удивления:
– Для людей, за которыми почему-то охотятся генуэзцы, лучше пути просто трудно придумать. В те края сейчас, по-моему, кроме них никто и не плавает. Только венецианцы, да и те в последнее время больше ходят на Трапезунд.
Он задумался ненадолго, и к нему вернулась привычная решимость:
– Раз обещал – помогу. Есть один знакомый в Царьграде. Тертый калач. Занимается морскими грузами. Может, что подскажет.
Не унывающий ни при каких обстоятельствах Савва буквально заражал своей уверенностью:
– Если бы дело в здешних краях было, я бы все сам в наилучшем виде обстряпал. Думаешь, почему именно меня в Царьград за миром послали? Знают, что у меня все с турками схвачено. А с ними шутки сейчас плохи. Вон архиепископ Григорий поплыл, знающих людей не спросясь, – сидит теперь в плену. Хорошо, сербы за него согласились выкуп заплатить, а то мог так и остаться там надолго. Хоть здесь и плыть всего ничего, а запросто можно оказаться без груза и корабля. Или вообще без головы. Груз ведь бесценный. В Болгарии уже много лет младенцев крестят без помазания, вернее, мажут миром с мощей Дмитрия Солунского. Там теперь этих мирниц с маслом ждут как манны небесной. Я с Афона еще одного монаха заберу, болгарина. Он как раз по этому делу в Царьград торопится. Так что немного потеснимся.
Ночь мы встречали в открытом море. Взятый на одной из афонских пристаней монах усердно молился на корме, Мисаил и Симба, плотно поужинав, заснули прямо на свежем воздухе, а я смотрел на звезды и думал. Мы держали путь прямо туда, где над горизонтом вставала неподвижная Альрукаба.
Монаха звали Киприан. Это был молодой человек с умным лицом, прекрасно говоривший по-гречески. В его манере держаться чувствовалось воспитание, которое он получил явно не в простой семье. В отличие от нашего корабельщика он оказался человеком не только разговорчивым, но и любопытным. С самого появления на борту он взирал на нашу троицу с явным подозрением, а теперь, оставшись со мной наедине, сразу спросил, какое у нас дело в Константинополе. Мне показалось, что сказать правду – лучший способ избежать лишних расспросов, и я ответил, что путь наш лежит дальше, в царство хана Джанибека. Эти слова опечалили Киприана:
– Едете за рабами, – качнул он головой. И, кротко улыбнувшись, пояснил: – Вы ведь из Египта. Только не думай, что это Савва мне сказал. Просто я заметил, что ты не пьешь вина. Корабль прибыл с Кипра, куда его посылали на поиски мастера, умеющего варить благовонное масло. Вот я и подумал, что это ты и есть. Мусульманин, переодетый в греческое платье. Теперь понимаю, что ошибся.
Он рассмеялся.
– В чем? – поинтересовался я.
– В том, что ты варишь благовонные бальзамы. Зато угадал, кто ты и откуда. Ну, а зачем ваши купцы плавают за Сурожское море, знают все.