Венгерская вода
Шрифт:
После этого он велел привести Мисаила. Меня это несколько удивило, я ведь даже не просил ни о чем подобном.
Тот был бодр, свеж и совсем не выглядел испуганным или подавленным. Наиб не мешал нам общаться, не вмешавшись в разговор ни единым словом. Но из комнаты не вышел. И корзинку с провизией осмотрел.
Мисаил сказал, что у него все в порядке. Как только он сказал про свою татарскую родню, с ним стали обращаться с величайшим почтением.
– Как дедушку твоего звали? – вспомнил я. – Здесь это, по всему видно, очень важно. А я припомнить не мог. Сказал только, что важный вельможа.
– Урук-Тимур. А сына его звали Мохаммед-ходжа.
Когда Мисаила увели, наиб осторожно пояснил:
– Мохаммед-ходжа был здесь эмиром. Как теперь Хаджи-Черкес. А Урук-Тимур был начальником ханской охоты. Третий человек после беклярибека и визиря.
Про нынешних родственников Мисаила он почему-то не обмолвился. Нетрудно было заметить, что он чего-то опасается.
– У меня к тебе просьба, – вымолвил он наконец. – Не выходи пока с постоялого двора. Не нравится мне вся эта история.
– А уж как мне она не нравится! – не удержался я.
Наиб не принял шутливого тона. Он остался серьезным и даже посуровел:
– Мне донесли, что к нам прибыл подозрительный чужеземец. Франк, родом из Арагона. Вполне возможно, что венецианский соглядатай. Дело житейское. Проследить за таким не мешает. А прямо следом за тем ко мне пришли и рассказали, что в его вещах видели драгоценный перстень, по виду огромной цены. Зачем соглядатаю таскать с собой такую вещь? По всему выходит, здесь замешано что-то важное, – он усмехнулся, – или кто-то важный. Послал я людей за ним присмотреть. И вдруг меня среди ночи будят. Оказалось, в город приехал сын одного здешнего важного эмира. У них здесь двор, ничего вроде особенного. Только почему так поздно? После полуночи. Стража сказала, приезжие неслись во весь опор, издалека топот было слышно. Значит, полночи скакали. Что за спешка? И то сказать – никогда такого не было. Вот и решили на всякий случай мне доложить. Мало ли… Собрался, поехал к нему на двор, спросил, не случилось ли чего? Нет, говорит, все хорошо. Смотрю: лошадей не расседлали, тетива на луках натянута. Значит, еще куда-то собираются, а пока чего-то ждут. Поехал я обратно, и тут мои стражники на улице нос к носу столкнулись с несколькими здешними лихими парнями. Из тех, что не упускают, если что плохо лежит. По всему видать, ехали они на эмирский двор. Значит, позвали их. Этих ребят на хорошее дело не позовут. Вот тут мне и вспомнился твой спутник с его перстнем. Уж не по его ли душу?
– Почему сразу он?
– Потому что каталонец. А этот эмир с генуэзцами дружбу водит. Ты купец, тебе все эти чужие дрязги непонятны, только генуэзцы с венецианцами здесь издавна враждуют. В Тане у них даже кварталы разные были. Война ведь не только на море идет. По разным темным углам не меньше битв происходит, про которые никому не ведомо. И крови там льется ненамного меньше. Кого только в эти тайные распри не втягивают. Наши тоже в стороне не остаются. У всех франков есть свои сторонники.
Он махнул рукой:
– Разбираться с этим долго. Здесь столько узлов напутано, что резать замучишься, не то что развязывать. Да и не нашего это ума дело. Только пусть они своими грязными делами занимаются где-нибудь в другом месте. Вот я и решил твоего друга под стражу взять. Пусть до приезда эмира у меня под охраной посидит. А уж эмир, как прибудет, сможет охладить слишком горячие головы. Не ошибся я. Дело-то оно видишь куда повернуло. Как он мне сказал, что его дедом был Урук-Тимур, я среди ночи начальника почты поднял, чтобы он ни свет ни заря отправил весточку. Об этом пока ни одна живая душа не знает, кроме меня да вас обоих. Потому как нет в наших краях человека могущественнее, чем родной дядя твоего товарища.
XVIII. Старый меняла
Прав оказался мой каирский наставник в диалектике. Противоречия есть главная причина перемен, а вражда – неизменный двигатель действия. Идущая за морями война Венеции и Генуи докатывалась и сюда. Во всяком случае, помощник здешнего эмира относился к ней очень серьезно. Он даже лично проводил меня до постоялого двора.
Внешне это выглядело вполне благопристойно – он посетил Патриарших посланников, поинтересовавшись, хорошо ли они устроились и не терпят ли в чем нужды. Заверил, что эмир будет уже совсем скоро. Пообещал прислать баранов и лучшей муки. А едва он выехал со двора, в воротах появились новые постояльцы. Два рослых и угрюмых черкесских купца, похожих больше на разбойников с большой дороги. С ними была дюжина слуг такого же грозного вида, вооруженных словно в военный поход. Они заселились в большой амбар во дворе, причем двое сразу уселись на скамью возле ворот и принялись молча грызть каленые орехи.
Прошло совсем немного времени, и все вокруг погрузилось в сладкую весеннюю дремоту. Греки отправились в церковь, заселившиеся черкесы ничем не выдавали своего присутствия, улица за воротами была пустынна. Отдаленный шум доносился сюда, на окраину, откуда-то с реки, от пристаней, вся остальная здешняя жизнь попряталась по дворам. Даже повар, хлопотавший за амбарами у печи под навесом, выдавал свое присутствие только запахом лепешек и жареного мяса.
В бескрайнем небе парил коршун.
Если тебе нечем заняться в такую пору, то ты неизменно попадаешь в сладкие объятия лени. Лучшего места для этого, чем прохладный полумрак амбара, через щели которого прорезаются солнечные лучи, просто трудно придумать. Я расположился на толстом войлочном ковре, куда расторопный Баркук притащил горячих лепешек и кувшин простокваши. Спешить было некуда, и мы с Симбой неторопливо обсуждали произошедшее.
– Доносчики были, скорее всего, из бани, – сделал вывод мой искушенный во всяких тайных хитростях слуга. – Где еще можно было увидеть перстень? Только покопавшись в вещах. Да еще ты говоришь, что Мисаил беседовал там с хозяином по-своему. Кто еще мог догадаться, что он каталонец?
– Подслушать могли, – встрял неугомонный Баркук. – Когда ты с этим помощником эмира говорил, вас тоже подслушивал человек из соседней каморки. Там специальное отверстие для этого.
Воистину пронырливости этого юнца нельзя было не удивляться.
– Какой он был из себя?
– Немолодой такой. Благообразный. В чалме.
– Думаю, вряд ли он мог очутиться там без ведома наиба, – почесал нос Симба. В полумраке амбара он отвернул платок, закрывавший лицо. – Наверняка это был толмач, знающий арабский язык. Ты же ведь не просил свидания с Мисаилом? Наиб сам велел его привести. И человека на всякий случай посадил, чтобы тот подслушал разговор, если бы вы вдруг перешли на арабский, понадеявшись, что наиб его не понимает.
Если кто сейчас подслушивал этот наш разговор, то он ум себе сломал. Я говорил по-арабски, Симба отвечал мне по-кипчакски, а Баркук, из уважения ко мне, изо всех сил коверкал греческий. Наверное, мне тоже нужно стараться больше говорить на кипчакском. Чувствуется, в этих краях я надолго.
– Для всякого рода соглядатаев баня – самое лучшее место, – продолжал между тем Симба, – даже лучше, чем постоялые дворы. Редко кто не посетит ее хотя бы разок. А там и цирюльники-болтуны, и веселые девицы. Человек как раз расслабляется, от забот отрешается. Опасность перестает чувствовать и осторожность теряет. Кроме того, одежду и вещи можно перетрясти.
– Но ведь весточку наибу и тому самому эмиру из степи подали разные люди.
– Думаю, он знает, кто это сделал. Скорее всего, доносчик из бани торгует сплетнями и горячими новостями направо и налево. Эта весть была интересна тем, кто хочет знать, что в Тану прибыл венецианский лазутчик. А ты сам говорил, мол, хозяин нашего двора особо отметил, что некий эмир Алибек водит дружбу с генуэзцами.