Венгерская вода
Шрифт:
Собираться нам было легко. Немногие вещи, что мы вчера вынули из дорожных мешков и сумок, во мгновение ока поместили обратно, а за носильщиками так вовсе дело не стало: нас вызвались проводить до пристани те самые черкесы, что старательно выдавали себя за купеческих слуг.
Сам я не хотел уезжать, не попрощавшись со старым менялой. Пока идут сборы, пока все добираются до пристани, успею.
– Садись на моего коня, – распорядился Мисаил, – а сотник даст провожатого, который покажет дорогу. Вот только час больно ранний.
Караульные выполнили его просьбу без малейшего промедления. Один из них даже спешился, чтобы помочь мне влезть на коня.
–
Ехать оказалось совсем недалеко. В Тане евреи жили отдельным кварталом, который лежал прямо за пустырем у бани Саф ад-Дина. Тем самым, на котором некогда обитали венецианцы. Караульщик, слонявшийся у входа, испуганно убрал жердь, перегораживающую въезд, и почтительно поклонился нукерам, не издав не единого звука.
Опасения Мисаила не подтвердились. Было видно, что здесь встают рано. Со дворов доносились голоса, а на улицах пахло свежим хлебом. Старый меняла встретил меня у входа в дом.
Вчера мы расстались поздно. Дядюшка Касриэль пожелал угостить меня ужином, который доставили на наш постоялый двор специально посланные люди. Было видно, что в Тане нет недостатка в хороших поварах, которые знают толк в самых изысканных кушаньях. Меня решили побаловать кухней родного Каира. Фаршированные голуби, сласти из орехов, утка с финиками. Сидели во дворе, на прохладе. Здесь вообще были очень длинные дни, и вечер тянулся долго, медленно сгущая над землею призрачные сумерки. Оказывается, в этих краях зимние ночи были настолько длиннее летних, что даже летом всего две ночные стражи.
Узнав о моем внезапном отъезде, дядюшка Касриэль, как обычно, заулыбался:
– Самое главное, зайди и поешь как следует перед дорогой. Сорок гонцов не настигнут человека, который вышел в путь, плотно позавтракав.
Сам он, видимо, всегда следовал этому правилу – стол у него был уже накрыт.
– Хаджи-Черкес умный человек. Он хочет поскорее спровадить вас подальше.
Все, что хотел сказать мне этот умудренный жизнью старый меняла, было поведано еще вчера. Теперь он только повторял и напутствовал. Чем дальше уходил путь, тем гуще становился туман, окутывавший его. Чем больше я узнавал, тем загадочнее и непонятнее казалась мне эта история.
Не зря предупреждал один древний мудрец: увеличение знаний удлиняет границу с неизвестным.
– Ты идешь по пути, на котором сгинул твой брат. Будь осторожен и внимателен. Ни на миг не забывай, куда привела его эта дорога. Главное – суметь остановиться там, где он свернул не туда. Помни, глупость и самонадеянность погубили больше людей, чем разбойники и палачи.
Когда муэдзин прокричал призыв правоверным Таны к полуденному намазу, его звук уже не доносился до нас. Город еще был виден в полуденной дымке за кормой, но он стал теперь лишь уплывающей безмолвной картинкой. Люди Хаджи-Черкеса знали свое дело. На нашем корабле были очень крепкие гребцы, которых подменяли сопровождавшие его по берегу всадники. Капитан только потряхивал головой, хитро поглядывая на нас.
– Большая вода уже ушла, а мелей еще нет. Можно спокойно плыть даже ночью,
Корабль был длинный, узкий, словно рыба, и очень быстроходный. Зато места для путников и грузов на нем было мало. Мне сразу вспомнился хищный шейти, на котором мы плыли через непроницаемый мрак моря к Кипру. Там было попросторнее. Пищу нам предстояло готовить на берегу, а пока мои спутники трапезничали тем, что прислал Хаджи-Черкес. Проводить нас явился наиб, который уделял больше внимания Мисаилу, принеся ему
Меняла не только накормил меня перед дорогой, но и дал с собой целый мешок великолепных пирогов, которыми теперь угощались мои спутники. Мисаил спал, завернувшись в плащ. Подаренный халат он спрятал в сумку, едва мы отчалили.
Я смотрел на темную воду за бортом, вспоминал рассказанное дядюшкой Касриэлем и думал.
Старый меняла был тертым калачом, почти всю жизнь занимавшимся торговлей с иноземцами. Деньги в этом деле крутились немалые – это ведь не лавка на базаре. Товар продается сразу большими партиями. Купцов поджимают сроки. Приплывшим весной нужно отплыть назад осенью, с октября навигация на море уже закрывается. Караваны тоже идут через степь, пока она покрыта травой. Зимой в ее бескрайних просторах можно заблудиться не хуже, чем в море. Все приметы укроют глубокие снега, а степные бураны хоронят замерзших путников не хуже морских штормов.
Поэтому товар нужно быстро продать и быстро купить. Время становится деньгами. Многие остаются здесь до весны, так можно выгоднее распродать товар небольшими партиями и, не спеша, присмотреть что-нибудь на обратный путь. Только сделать это можно не всегда. Соленая рыба, зерно, кожи – такой груз не хранится долго, да и амбары арендовать дорого. Большая партия такого товара за несколько месяцев хранения станет золотой. Да еще того гляди испортится.
А рабы? Если они не работают у тебя, а ты их только продаешь? Их ведь поить-кормить нужно, причем хорошо. Кто тебе даст хорошую цену за отощавших заморышей? Да и сторожить нужно.
Так и начинает время становиться деньгами. Нельзя торговать временем – оно не принадлежит человеку, и люди над ним не властны. Однако на помощь купцу, у которого на руках немалый груз дорогого товара, всегда придет оборотистый меняла. Пока гость ищет покупателя на свое добро, он уже присматривает что-нибудь на обратную дорогу. Бывает, что и купит еще до того, как свое продаст. Меняла выручит. Его товар – деньги.
Меняла, который работает с иноземными гостями, редко бренчит звонкой монетой. У него не лавка с весами, а контора с чернилами. Он шуршит бумагами. Заемными письмами, в которых нередко указаны суммы, едва умещающиеся в несколько сундуков. По такому письму другой меняла, часто находящийся за морями, за горами, за месяцами пути, не моргнув глазом выдаст вам мешки с серебром и золотом.
Называют это латинским словом «кредит». Доверие. Ценится оно в этом мире, закрытом от непосвященных, выше золота и самоцветов. Ошибки и промахи здесь стоят дорого. Оплошал – и сундук с деньгами превратился в простую бумажку, с которой и до ветру не сходишь.
Касриэль бен Хаим жил в этом мире более полувека. В юности он, подобно мне, изучал науки, увлекался свойствами веществ и металлов. Было это в славном Багдаде. Потом, когда там начали бить и грабить евреев, он сбежал в улус Джучи. Тогда много его единоверцев перебралось на берег Итиля, как называли татары великую реку, делившую это царство на правую и левую половины. Белую и Синюю Орду. Умение определять примеси и чистоту металлов пригодилось в денежных делах. Так и остался при деньгах на всю жизнь. Контору держал в Сарае – старой столице. Когда Узбек перенес ее в другое место, не отправился следом за ханом. Выгнала Касриэля с насиженного места чума.